— Ничего не понимаю! А календари? — воскликнула Тамара.

Семен пожал плечами.

— Чего стоят календари, если нет часов, и мы не можем наблюдать здесь земные сутки?

— Но объясни же, — удивился Федя: — ведь наши часы и хронометр были без маятников, и поэтому не зависели от притяжения.

— Они все-таки, — ответил Семен, — зависят и от притяжения планеты, и от притяжения Солнца, которое здесь ведь иное, чем на Земле, и от давления. Все это, оказывается, влияет на ход пружины, как и центробежная сила и ряд других условий. Попытка вести здесь земной счет времени заранее была обречена на неудачу. Время в каждом месте вселенной ничего общего не имеет с другими местами. Вернее говоря — способ измерения времени и наше понятие о нем, так как на самом-то деле времени и вовсе не существует, так же как и пространства: оба они — только понятия.

— Поехал! — сказала Нюра и даже рукой махнула. — Тарабарщина и, кроме того, ерунда. Ведь мы время измеряем самым точным образом. Как же можно измерять то, чего не существует?

— И однако, — возразил 'Семен, — я легко докажу тебе, что его нет. Не говоря уже о разных мирах вселенной, в пределах миниатюрной Земли можно доказать, что время — только фикция, выдуманная людьми для большего удобства в общежитии и до сих пор прекрасно выполнявшая свою роль. Но я не сомневаюсь, что с развитием быстроты сообщений придется в это понятие внести очень существенные изменения. Теперь на минуту представь себе, Нюрка, что ты находишься на Земле, в Москве.

— Очень охотно представляю! — воскликнула Нюра.

— Ладно. Итак, мы в Москве. У нас теперь день, положим, два часа дня. Что теперь на том полушарии, которое не освещено Солнцем?

— Ну, ясно, ночь!

— Хорошо! Есть даже такое место, где, скажем, два часа ночи или полночь. Итак, понятие одновременности оказывается чистейшей фикцией. Определенного момента времени не существует. То, что для нас два часа дня, для них (я беру какую-нибудь одну местность) — двенадцать часов ночи.

— Ну, это не совсем так, — возразила Нюра при напряженном внимании слушателей. — Конечно, у нас и у жителей той местности сейчас неодинаковое время суток. Но это происходит все-таки одновременно. Теперь у нас два часа дня, а у них в этот же момент двенадцать часов ночи.

— Что значит — теперь?

— Ну, в этот самый момент.

— Точнее! Назови этот момент.

— Два часа дня такого-то числа, месяца, года.

Семен засмеялся.

— Определила момент? Ведь эти два часа дня — у нас с тобой. А у них двенадцать часов ночи.

Нюра беспомощно развела руками и задумалась.

— Ну, что, существует одновременность? — спросил Семен.

— Нет! — ответила Нюра и сама улыбнулась, — но ужасно трудно освоиться с этой мыслью.

— А время? — продолжал Семен.

— Знаешь, — заметил Федя, — теперь и я понял: измерение времени существует, но самого времени нет.

— Значит, — продолжал Семен, — не такая уже беда, что мы потеряли земное время: мы потеряли то, чего не существует.

Но мы потеряли счет времени, — резонно возразил Федя.

— Верно! Хронометр стал бесполезной вещью. Ну, что ж! В чужой монастырь со своим уставом не суйся. Раз мы на планете Ким — стало — быть, кимовский счет времени у нас и должен быть. Год у нас есть, есть и дата начала года. Времен года, правда, нет, ну, да они нам и ни к чему…

— Месяцев нет, — заметила Нюра.

— Верно, месяцев нет, — должен был сознаться Семен, — ну, а, впрочем, на чорта они нам. Зато сутки есть, и мы даже можем сосчитать, сколько их в году.

Федя выхватил блокнот.

— Сейчас сосчитаем!

И стал считать вслух.

— В земном году триста шестьдесят пять земных суток…

— Триста шестьдесят пять с четвертью, — вставила Нюра.

— Ах, неугомонная Нюрка! Впрочем, ты права. А кимовских суток в земном году будет… будет…

Карандаш проворно шуршал по бумаге блокнотика.

— Будет 1481½ — А в кимовском году будет в 4,6 раза больше, то-есть…

В блокноте вырос широкий столбик умножения.

— 5925 суток. Это приблизительно.

— Ну и годик! — поразилась Тамара, — около шести тысяч суток.

— А часов нет, и минут, и секунд, — дразнила Нюра.

— А они нам ни на что не нужны, — хладнокровно возразил Семен. — Зато начало года мы каждый раз узнаём точно, благодаря падению метеоров.^{37}

Отныне был окончательно установлен новый счет времени с длинным годом и короткими сутками, при чем наименьшей мерой времени — вместо часов, минут и секунд — служили неизменные в своей продолжительности и равные друг другу день и ночь.

Маленькое Солнце близится к закату. Его склоняющийся «вечерний» диск ничем не отличается от дневного. Темная почва залита неживым, неярким светом.

В поселке обычное беззвучное оживление. Только что вернулась очередная партия носильщиков перекиси. Три больших наполненных ящика отнесены в сарай. Там перекись разлагается. Добывание кислорода и водорода также идет своим порядком. Четырехугольные баллоны со сжатыми газами заполняют уже большую часть сарая.

Вот кто-то несет в дом огромный ящик с водой. Кто несет — нельзя разглядеть. Вне дома — все одинаковы: в уродливых термосных костюмах, с чудовищно свисающими воздушными резервуарами. Почти так же чудовищно-безобразны были на Земле противоипритные костюмы.

Здесь мало людей. Большая часть — внутри дома: они заняты приготовлением таблеток, обслуживанием колонии, плавкой алюминия и ковкой баллонов для газа.

С двух противоположных сторон горизонта почти одновременно показываются по две фигуры с носилками. На одних носилках — огромная груда алюминиевых метеоров. На других — такая же груда почвы, содержащей кислород, азот и углерод. Каждая груда уложена высоким, почти правильным кубом, чтобы не рассыпалась при прыжках.

Каждая пара носильщиков двигается равномерными большими прыжками. По аналогии с земной ходьбой, можно сказать, что они идут «в ногу». Одновременно их ноги, упруго сгибаясь, невысоко подымаются над почвой. Оба носильщика и носилки в их руках быстро и плавно проносятся несколько метров над поверхностью планеты и вновь опускаются на нее для нового прыжка.

Почти одновременно обе пары носильщиков достигли кубического дома. Беззвучно вобрала их герметическая дверь. Они вошли в узкий коридор, освещенный электрической лампой.

Здесь, в алюминиевых стенах, слегка потемневших внутри дома от окисления (снаружи алюминий был светлее — того же цвета, как в первый день по окончании постройки), начиналось царство звуков. Дверь, поворот которой извне совершился беззвучно, здесь тихо прозвенела. Шаги вошедших легко прозвучали по гладкому алюминиевому полу.

Они вошли в клуб и, выгрузив свою ношу, освободились от термосных костюмов. Они — неодинакового роста. Двое повыше: стройный, высокий светловолосый юноша и девушка — медлительная, задумчивая брюнетка. Ким и Майя. Киму уже почти четыре года, т.-е. около восемнадцати лет по земному счету. Майя моложе его, на четверть года, по земному — приблизительно на год.

Другие две фигуры, пониже, оказались мальчиками — подростками. Это Владимир и Рэм. Каждому из них около трех лет: их возраст — тринадцать земных лет.

Теперь они разговаривают, и внутри дома не только можно слышать голоса, но и подметить их индивидуальные различия. Ким говорит быстро, у него высокий, немного резкий голос, отчетливое произношение. Майя — полная противоположность не только ему, но и своей матери Нюре, какою та была в юности. Она говорит, как и двигается — медлительно, с расстановкой, как бы с затруднением, будто подыскивая слова. Но у нее чудесный грудной голос, такого очаровательного, чуть вздрагивающего тембра, что им можно заслушаться — одного его звука, не вникая в смысл слов. Однако ее слова совсем не бедны смыслом. Наоборот, она всегда говорит рассудительно и вдумчиво. Ким же стремителен в репликах и движениях.