Мстислав Черниговский ничего не ответил. Наступило молчание. Затем князь поднялся, подошел к озеру, зачерпнул ладонью воды и плеснул на лицо. Когда он вернулся к Евпатию и остановился перед ним, Коловрат подумал, что капли, задержавшиеся в бороде князя, как слезы, которых еще много-много прольет на грешную землю Русь.

«Кровь и слезы, — подумал Евпатий Коловрат. — И ты заплачешь, князь… Только пользы от слез тогда не будет. Когда льется кровь, слезы теряют цену».

— Ничего не отвечу, Коловрат, — сказал князь Черниговский. — Закончим рыбалку и в ночь вернемся домой, ночевать не останемся. Утром готовься в поход. Мои воины, те, что я обещал князю Юрию, всегда снаряжены к битве. Бери их и ступай на Рязань. Пусть князь Юрий Рязанский известит меня о делах своих. Может быть, сам приду позднее со своей дружиной…

Когда солнце валилось к окаему, над озером возникла вдруг радуга. Голубой цвет в ней был не густ, а желтый ярок, и вставала радуга с восхода на закат, будто луч светила вырвался на свободу, опоясал небо и впился в землю там, откуда и он, и братья его рождались на заре.

— Вишь ты, — сказал князь Мстислав, — знамение вроде…

Он перекрестился.

— Добрая погода будет завтра. К тому и знамение, — спокойно ответил Коловрат.

Князь и Евпатий столкнули лодку и вышли к шестам. Тихо, без всплеска подходили они к затопленным кустам. Коловрат ждал наготове с сачком, а князь осторожно выбирал веревку, затем быстро вытаскивал из воды куст. Рязанец, наученный князем, подводил сачок и брал рыбу, что спряталась от зноя в тени опущенных в воду кустов.

Евпатий Коловрат подхватывал сачком притаившуюся рыбу и опрастывал сачок в лодку. Делал он это, как делал всё, ловко и проворно, но сознание его целиком заполняла одна-единственная мысль: что скажет он князю Юрию?

Есть дни, есть ночи, которые определяют судьбу народов, стирают целые племена с лица земли. А подходят они тихо, покойно. Словно и не грезится впереди кровавых сполохов. Все как обычно. Пробиваются сквозь темень звезды, плывет полуночное светило. Занимается утро.

…Князь Юрий Ингваревич в ночь перед битвой на Рясском поле не ложился спать, хотя понимал, что обязан отдохнуть, набраться сил перед роковым утром.

Едва невеселое солнце поздней осени встанет над Русской землею, вести ему рязанские полки. И не дрогнет его рука. Как не дрогнул его голос, когда ответил он ханским послам, требовавшим десятину во всем: «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть».

Теперь ему неоткуда ждать подмоги для защиты рязанских лесов и нив. Князь Владимирский спесиво принял Олега Красного, похвалялся, что один побьет Бату-хана, глумился над рязанцами: струсили-де, перевелись в вашем краю на приокских землях резвецы да удальцы. С великою грустью и негодованием в сердце, с обидой на владимирского гордеца вернулся Олег Красный ко двору брата, с пустыми руками пришел.

Не дождалась Рязань и воеводу Евпатия Коловрата, с помощной ратью князя Черниговского…

Пытался князь Юрий Ингваревич утолить алчность Бату-хана великими дарами. Но ни князь, ни братья его, съехавшиеся под руку его с ратными людьми, не верили в это. Мыслили только несколько задержать Бату-хана. Вдруг Евпатий Коловрат подоспеет или еще кто окажет содействие рязанцам, первыми вступившим на защиту Великой Руси.

Только напрасны были надежды. Потерял Юрий Ингваревич разом и сына Федора, что возглавил посольство к Бату-хану, и невестку Евпраксию с малым внуком. Не уместила в сердце черниговская княжна весть о смерти Федора, злодейски зарубленного в татарском шатре, поднялась на высокий терем, держа в руках годовалого сына, и бросилась, прижав его к груди, наземь…

Войско Бату-хана вступило на Рясское поле. И князь Рязанский вышел ему навстречу. Завтра начнется сеча. Горели костры. Зябкий въедливый ветер норовил укрыться в одеждах спящих у костров ратников. Они ворочались, вздыхали, бормотали несвязно, не в силах очнуться от снов, в которых виделись им матери и жены, дети и невесты.

«Спите, сыны мои», — думал князь Юрий. Набросив поверх боевой одежды шубу, он, медленно ступая, обходил становище, задерживаясь порой у костров, пристально рассматривал безмятежные во сне лица воинов.

«Спите, славные рязанцы, для многих из вас — это последняя ночь… Великое испытание послала нам судьба, и лучше погибнуть всем в бою, чем дрогнуть перед врагом. Лучше смерть, ибо мертвые сраму не имут!»

Впереди замаячил человек, он приближался, и князь Юрий узнал брата своего, Переяславского князя Олега Красного.

— Глаз, наверное, не сомкнул, брат? — спросил Юрий Ингваревич.

— Как можно спать в такую ночь. От Куштума нету вестей?

— Жду сотника Ивана ближе к утру, такой уговор. Но еще прежде решено: Куштум зайдет с тыльной стороны, подберется насколько можно к шатру Бату-хана и ударит в самое сердце татарского войска. Ты со своим полком нанесешь удар с левой моей руки, татары кинутся в свободный проход, а там болото… Мороз прижимает, только за ночь не успеет затвердить мшару, авось, и не выдержит лед. Если судьба не отвернется от нас — одолеем татаровье, брат Олег.

— Будем биться, а там, как повернет судьба. Прощай пока, великий князь. Ухожу с полком в засаду, все сделаю, как ты велишь, положись на меня, брат Юрий.

— В добрый путь, береги людей, но и не осторожничай сверх меры. Прощай.

Ушел Олег Красный… Горели костры, спали рязанцы, перекликались сторожевые воины, бродившие по краю становища, а князь Юрий Ингваревич не ложился спать, ждал вестей от хана Куштума.

Едва светало, когда сотник Иван прибыл с малой дружиной своей.

— Беда, князь Юрий! — крикнул он, еще не спешиваясь. — Плохие вести привез.

— Говори.

— Великое злодейство свершилось в стане Куштума. Злая рука пресекла жизнь твоего побратима. Половцы не придут на помощь.

— Верно говоришь?

— Да, князь. Хан Куштум убит. Войско его сразу дрогнуло. Оно не пойдет против Бату-хана.

— Кто убил Куштума?

— Один из приближенных хана. Сказывают, будто приставлен был к Куштуму самим Барчаком. Убил и сбежал…

— Все оборачивается против нас! — с горечью воскликнул князь.

И смолк, опустив голову. Вдруг резко выпрямился, словно что-то решил.

— Нет! — крикнул Юрий Ингваревич, поднял кулак и погрозил кому-то. — Нет! Пусть грешен я, тогда и кара обрушится на меня одного! Еще поспорю с роком… Пусть остался один с братьями, пусть! Мы дорого продадим свои жизни. Скоро бой, Иван. Готов ли к нему?

— Готов, князь.

— Но тебе не придется биться, твоя сеча еще впереди. Собирайся в дорогу, сотник.

— Я останусь здесь, князь Юрий, — сказал Иван. — На поле мои воины.

— Знаю про то, сотник, — промолвил Юрий Ингваревич. — В тебе уверен, только ты другую службу сослужить должен. Твои дружинники не решат боя, немного вас, а татар — тьма. Скачи со своей малой дружиной в Рязань, передай всем, а княгине особливо мой наказ готовить город к обороне. Пусть надежно укрепят стены, запасают смолу, стрелы, камни, другой боевой припас. Княгиня Агриппина, матушка наша благословенная, должна заняться сохранением узорочья рязанского, чтоб внукам было чем помянуть нас. Дед Верила позаботится о святых книгах… Сам станешь правой рукой городского воеводы Клыча, коего в случае нашей смерти на бранном поле назначаю всей Рязанской земли головой. Донеси эти слова до Рязани: живыми отсюда не уйдем, стоять будем насмерть!

Князь Юрий притянул к себе Ивана и трижды поцеловал.

— А теперь держи путь в славную Рязань. Поклонись городу от князя Рязанского и братьев его, от всех ратников.

Затих топот коней сотника и его товарищей, а ночь еще продолжалась.

Догорали костры. Ворочались во сне рязанцы.

Утром началась кровавая сеча… Великой печалью для русского народа закончилась она. Предоставим слово летописцу, оставившему потомкам свое вечное слово в «Повести о разорении Рязани Батыем»: