— Могу я молвить слово? — спросил Иван.

— Говори, сотник…

— Сами знаете — смерти не боюсь. Но с малой нашей дружиной мы не можем позволить себе схватку со всем войском Бату-хана. Мы должны перехватывать небольшие татарские отряды, отбивать обозы, лишая врага припасов и возвращая их рязанцам.

— Вот что, — сказал князь, — ратник Медвежье Ухо, по моему разумению, достоин звания сотника… Как ты считаешь, Коловрат, он твой воин?

— Согласен с тобой, князь.

— Мы можем дать ему воинов, чтоб он охотился за теми обозами, с которыми следуют захваченные в полон русские люди. На многое мы сейчас не способны, но освобождать рязанцев из плена по мере сил и возможности будем. Но самые главные планы впереди. Будут и у нас еще большие битвы. Соберем силы, выйдем рать на рать!

— Справедливо сказано, — проговорил Коловрат. — И то, что ты, Иван, предложил, мною обдумывалось тоже. Нужно по-другому воевать. Нападать ночью, нападать неожиданно, перехватывать отделившиеся от главного войска отряды и уничтожать их. Не ввязываться в долгую сечу: налетели, смяли, вырубили врагов — и нет нас больше. Мы должны внести страх и смятение в ряды пришельцев даже не числом жертв, а их непременной мыслью о неотвратимости возмездия. Пусть забудут они про спокойный сон на Руси, пусть дрожат ночью от страха перед нападением неведомых воинов, карающих за безмерные зверства. Именно такую войну объявляем мы Бату-хану! И пойдет о нас слух по земле Русской, и соотечественники наши воспрянут. Помочь русским поднять головы — в этом наше предназначение… А придет время столкнуться с главным войском Бату-хана, что ж, ляжем в смертном бою, не выпустив мечей из рук.

— Мне бы тоже с тобой, воевода, — сказал угрюмо Медвежье Ухо. — До лихой сечи большой охотник.

— У тебя, сотник, другая будет работа, — ответил Евпатий Коловрат. — Посечь головы поганых успеешь. Освободишь русских раз и другой, татары всполошатся, будут тебя преследовать, караулить — вот и потешь душу, поиграй мечом.

— Когда выступим? — спросил Иван. — Дружина готова, князь и воевода, пятнадцать сотен ратников, да сотня у Медвежьего Уха, да сотня отменных воинов, что держим для разведки и лихих ночных деяний.

— Жду я хрониста Верилу, сотник, — сказал князь. — Старик должен пройти до самой Коломны. Есть слух, что тамошний князь, коему благоволит надменный наш сосед, князь Владимирский, надеется учинить Бату-хану отпор. Может, помогут владимирцы коломенским братьям, весть о нашем горе дошла, конечно, и до Клязьмы. Не могут отнестись они равнодушно к пролитой рязанцами крови. Коль соберутся все вместе, можно и Бату-хана достойно отразить. И мы в самый яростный бой у Коломны ударим пришельцам в спину, окажем братьям подмогу, внесем смятение в татарские ряды.

— Достойная мысль, князь, — сказал Коловрат. — Есть у меня соображение, как скрытно подобраться к пришельцам…

Договорить Евпатию не пришлось. Дверь распахнулась, вошел, шатаясь, облепленный снегом Верила. Старика поддерживал Федот Малой.

Сотник Иван бросился к Вериле. Он подхватил старика, но Верила выпрямился:

— Бату-хан осадил Коломну, — сказал он.

Отряд был смешанный. Большую его половину составляли люди хана Барчака, остальные — разноплеменное войско Бату-хана, которое он привел с собой на Русскую землю, воинство, скрепленное небольшим числом его единоплеменников-монголов.

В орде Барчака монголов не было, и, пользуясь этим, хан решил сыграть собственную игру.

Сейчас Барчак спешил под Коломну, где у стен города раскинул главный стан Повелитель Вселенной, готовясь одолеть неожиданно возникшее препятствие на его пути к Владимиру и Суздалю.

Половецкий хан рассчитывал появиться в стане Бату-хана, когда штурм Коломны уже начнется, сопротивление русских ослабеет. Тогда потери Барчака будут невелики, а добычу он постарается захватить немалую, хотя меряться по жадности с монголами трудно даже ему, старому и мудрому волку Дикого Поля.

А теперь вот приходилось торопиться: Барчак узнал, татары уже пошли на приступ крепостных стен города, запирающего путь дальше, ведь он стоял на слиянии рек Оки и Москвы. Обойти Коломну, оставить ее у себя в тылу не было никакого смысла.

Ночь застала отряд Барчака на окском льду, на переходе. До людского жилья добраться не успели, и потому выбрались на берег. Рядом шло мелколесье, стали рубить деревья на костры, но живое дерево занималось нехотя, костры дымили, воины ругались, без горячего мяса и сон не в сон, не наберешь сил для завтрашней дороги.

Затем им повезло. Один из приближенных Барчака, высланный на разведку, наткнулся на заготовленное неведомыми русскими сено.

Его весть была встречена радостными криками. Теперь и для костра есть пожива, сено заставит свежие ветки гореть веселее, и для лошадей добрая еда, сохранятся запасы, которые отряд везет с собой.

Плотно заправившись сваренным на огне мясом, люди Барчака легли спать у догорающих костров. Выставили охрану — не от людей, кто может угрожать воинам непобедимого Бату-хана, русские по всей округе трясутся от страха, когда десяток воинов завернет в деревню. Часовых назначили следить за лошадьми: не испугались бы волка, не рванулись бы со страху в разные стороны, собирай их потом в чистом поле.

Костры догорали. Подремывали часовые, лошади вели себя спокойно, причины тревожиться не было. Дозорные так и не вскрикнули под ударами русских ножей, не успев даже понять, что для них закончены все счеты с этим миром.

Сотник без лишнего шума увел лошадей для собранной в лесу дружины.

— Лошади у нас, — сказал Иван Коловрату.

— Не по мне это, — сказал воевода, и сотник словно увидел во тьме, как брезгливо искривилось лицо Коловрата. — Я привык встречать врага в честном бою.

— Силы наши еще невелики. Ратная хитрость сейчас тоже выручка.

— Ты прав, конечно, Иван. Мстим за Русь, за наших близких. — И медленно поднял тяжелый меч. — Вперед, рязанцы!

Дружина плотным кольцом окружила стан. Раздались крики, стоны, проклятья.

Иван стоял во втором боевом кольце. Его придумали, чтобы никто не ушел живым. Того, кому удавалось вырваться от Евпатьевой кары, смерть настигала через сотню шагов.

Половцы умели биться, но пешим против конных трудно выстоять да ежели еще застали врасплох. План задуманного сотником боя нарушили неожиданно два молодых воина. Стоять во второй линии им показалось зазорно, потянуло на истинно ратное дело. И они оставили свое место. Здесь-то и сумел пройти незамеченным половец. Он крался ползком к захваченным сотником лошадям. Один миг, и он уже, отбивая пятками меховых сапог по лошадиным бокам, несся прочь от кровавого побоища.

За ним отрядили было погоню, но Коловрат остановил рязанцев.

— Пусть уходит, — сказал он. — Будет кому рассказать Бату-хану, что земля Рязанская не покорилась, рано ему торжествовать победу.

Единственным человеком, спасшимся от мести рязанцев в ту ночь, был хан Барчак.

Сотнику Ивану, пропадавшему в лихих налетах на заспинные татарские отряды, для сынишки, увезенного в канун падения Рязани в лес, времени не доставало. Дед Верила, для Иванова сына уже прадед, тоже в заботах пребывал. Потому смотреть за сыном сотника, маленьким Иваном, поручили молодой мещерячке, дочери Верилова друга, вождя лесного племени.

Женщина она была вдовая, мужа задрал медведь, детьми еще и обзавестись не успели. Вот и привязалась мещерячка к мальчонке, души в нем не чаяла, обихаживала, как родного. Каждое утро водила к деду Вериле. Старик стал учить правнука грамоте. Мальчонке миновал восьмой годок, и летописец решил: пора. Грамотные люди потребны в любое время, а в смутное — и того нужнее.

Старик занимался с сыном сотника по утрам. Затем Федот Малой сменял Иванка на книжном учении. Верила готовил Федота, грамотного и смышленого, дотошного в письме и науках, себе в преемники. Федот, как и все, почитавший Верилу, сначала было все-таки противился. Душа болела за пропавших без вести мать, невесту свою Параскеву. Потому старался остаться в дружине, где считался первейшим ратником. Но Верила стоял на своем. А ему не привыкли перечить.