— Дедушка, берегись!

Падала сосна.

Верила стоял неподвижно, смотрел, как все быстрее и быстрее несется к нему смерть, и не двигался с места.

Федот сорвался с дерева в снег.

— Дедушка! — кричал он. — Дедушка!

С жутким гулом упала сосна, и крона ее пришлась в то место, где стоял Верила, летописец рязанский.

Он пришел в сознание уже в городке, куда доставили его соплеменники, с трудом высвободившие Верилу из-под тяжелых ветвей.

Старик открыл глаза и шевельнул губами.

— Тебя зовет, — сказал Федоту мещерский вождь, владевший и уменьем врачевать раны.

Юноша склонился над стариком.

— Федотушка, — прошептал Верила. — Не успел я, родной. Книги… История земли Рязанской… Книги… Они там… Береги их, — едва выдохнул старик. — Они… Книги… спрятаны там… Ты найдешь их…

Это были его последние слова.

— Мертвые остаются мертвыми! — вскричал Бату-хан. — Я сжег и разорил все города руссов на своем пути! Откуда может взяться здесь сила, способная обратить в бегство моих непобедимых воинов! Отвечайте!

Все молчали.

— Кто эти неизвестные, что вот уже в четвертый раз наносят урон моему войску? — снова обратился Бату-хан к потупившимся военачальникам.

Лишь Сыбудай не наклонил головы и только отворотил единственный глаз, словно не хотел или боялся смотреть на разгневанного молодого монгола.

— Я казнил тех, кто бежал с поля боя, бросив оружие, припасы и лошадей неизвестному врагу, — продолжал Бату-хан. — Но я, видимо, был слишком добр. Я взял Коломну… Рязанского княжества больше нет! Мы идем по Суздальской земле, впереди — богатый и сильный Владимир. Лазутчики доносят, что владимирский князь собирается отойти с войском в леса и там будет готовиться к сопротивлению. Но Владимир хорошо укреплен, и в нем останется достаточно воинов, легкой победы не будет. Скоро он не сдастся. И вот в такое время — новый враг. Кто-то отбивает обозы, сеет страх и смятение в моем войске. Кто они, эти люди? Восставшие из могил? Нет, мертвые остаются мертвыми.

Никто в шатре не шелохнулся. Лишь Сыбудай повел глазом по толпе приближенных. И тогда вперед выдвинулся бывший рязанский князь Глеб, «исадский душегуб».

— Дозволь слово сказать, Повелитель Вселенной.

— Говори!

— Ты помнишь, конечно, что первым подвергся нападению отряд хана Барчака. Хан один спасся в ту страшную ночь.

— Да, помню об этом, — нетерпеливо сказал Бату-хан. — Тогда я распорядился убрать с моих глаз эту старую трусливую собаку.

Сыбудай качнул головой. Бату-хан заметил это движение и сердито засопел. Он знал, что одноглазый наставник не одобрил тогда его решения.

— Ты, конечно, был прав, Повелитель Вселенной, — продолжал Глеб, — когда отказал в своей милости хану Барчаку. Он должен был умереть вместе со своими воинами, если не сумел оградить себя от внезапного нападения. Но Барчак — половецкий хан, а половцы — соседи руссов, они часто встречались раньше на бранном поле. И может быть, хан Барчак увидел или услышал в ту ночь такое, что может навести на след. Тем более я слыхал, будто Барчак узнал их предводителя.

— Так, так, — медленно проговорил Бату-хан, теребя рукой узкую бородку. — Значит, это все-таки руссы… Но откуда они могли взять такие силы?

Сыбудай едва заметно улыбнулся.

Привели Барчака.

Старый половец знал, что Бату-хан созвал на совет своих приближенных и разъярен сверх меры. За время, которое истекло с той ужасной ночи, Барчак приучил себя к мысли о неминуемой смерти и часто поглаживал рукоятку ножа, который подарил ему в первую встречу Бату-хан. С ножом этим хан Барчак не расставался, с его помощью надеялся избежать казни по монгольскому обычаю, когда дюжие нукеры повелителя соединяли затылок и пятки провинившегося. Внук Чингиса любил именно этот способ казни.

Бату-хан встретил Барчака ласково, и половец пал духом, такое начало не предвещало ничего доброго.

— Расскажи нам, хан Барчак, что произошло в ту ночь, когда ты потерял всех своих людей и наши воины погибли тоже, — сказал Бату-хан. — Мы хотим знать все подробности.

Барчак рассказал.

— Так кто были эти неизвестные? — спросил Бату-хан.

— Руссы, — ответил Барчак. — Конечно, руссы!

— Но откуда взяться сильному войску руссов в разоренной стране?

— Повелитель Вселенной, — сказал Барчак, — руссов не так уж много. Но если их ведет в бой тот человек, то сила каждого удесятеряется.

— Какой человек?

— Мне кажется, я узнал его голос.

— Кто же он?

— Евпатий Коловрат.

— Коловрат?

— Да, Повелитель Вселенной. Еще в первую встречу с тобой я говорил, что это мой смертельный враг. Воевода Коловрат со своей дружиной держал полуденную границу Рязанского княжества, и горько бывало там половцам. Это страшной силы человек.

— Но откуда он взялся? — спросил Бату-хан. — И где был раньше?

— Позволь мне молвить слово. Повелитель Вселенной, — произнес Глеб, выступив вперед. — Недавно удалось узнать об этом человеке. Евпатий Коловрат — рязанский воевода, князем Юрием был послан в Чернигов за подмогой. Вернулся, когда пала Рязань. Сейчас у Евпатия дружина небольшая. Да ведь он у себя дома… Ну, и храбры его воины до безумия. Одержимые они, великий Бату-хан, им нечего больше терять.

Замолчал «исадский душегуб», опустил голову. Не произнес ни слова и молодой монгол. Он перестал теребить бороду, насупившись, смотрел в пол. Молчание затянулось, но никто бы не посмел и шелохнуться, пока не заговорит Бату-хан.

— Трусы все! — вскричал он вдруг. — Надо изловить его и доставить в мой шатер!

Сыбудай решил, что пора вмешаться, и приблизился к Бату-хану.

— С этим человеком надо быть осторожным, мой Повелитель, — заговорил он. — Пусть дружина его мала, но он воюет с нами по-новому: он бьет нас и уходит сразу, не ждет ответного удара. А урон от него большой. Наши люди теперь в вечном страхе. Воины стали бояться ночи! Выслушай, Повелитель, князя Глеба. Ему есть о чем тебя известить.

— Не хитро мое слово, — сказал Глеб, — знаю я, каков характер воеводы Коловрата. Надо послать к нему гонцов от твоего имени, Повелитель Вселенной, обвинить рязанского воеводу в трусости.

— Как ты сказал?

— Надо обвинить его в трусости. Мол, он нападает только на спящих и безоружных, на малочисленную охрану обозов, на отставшие от главного войска отряды. На большее не достает храбрости. А коли действительно такой богатырь, как нам рассказывают, то пусть примет вызов на честный бой с любым воином. Пусть кто-нибудь из твоих батыров, Повелитель, вызовет Коловрата на поединок.

— Затея мне нравится, князь Глеб, — сказал Бату-хан. — Хостоврул!

— Здесь я, Повелитель, — отозвался из толпы грубый голос, и, расталкивая остальных локтями, вперед вышел здоровенный монгол, шурин Бату-хана.

— Ты бросишь вызов русскому богатырю!

Хостоврул пожал мощными покатыми плечами.

— Отчего же не подраться с руссом, — сказал он, и улыбка растянула еще больше его плоское лицо. — Давно я не развлекался…

— Вот и хорошо, — засмеялся Бату-хан. — Сыбудай, готовь посланцев к Коловрату. Его еще сыскать как-то нужно. Идите все прочь! Хан Барчак, я возвращаю тебе свою милость, можешь принять новую сотню. А ты, князь Глеб, останься. Мне надо поговорить с тобой еще кое о чем…

Ярко светило солнце.

По обеим сторонам Клязьмы вытянулись друг против друга рати. На левом, где раскинулась подале от берега деревня Покров, стояло татарское войско. Бату-хан расположился в походном шатре на возвышенье, чтобы получше разглядеть поединок шурина с Коловратом. На правом, поближе к лесу, за которым шли губительные мшары вплоть до озера Светец, расположилась русская дружина, малая числом, но великая в своем стремлении отомстить врагу.

Рязанцы сами выбрали такое место. Хитрый расчет был у сотника Ивана. Он же выступил против намерения Евпатия сразиться в открытом бою с татарским богатырем, видел в сем ловушку и обман. Но убедить Коловрата не сумел, воевода был вне себя от обвинений в трусости, хотел кровью врага смыть позорное оскорбление.