Старый хронист с усилием поднимается, шаркающей, неторопливой походкой подходит к тусклому слюдяному оконцу, за ним рождается первый день нового века.
Окно мутное, и зрение у старика слабое, рассмотреть, каков этот день, ему не удается.
Федот с сожалением вздыхает, отворачивается от оконца, идет к двери, отворяет ее.
Обитель просыпается. Солнце поднялось над шеломянем, за стенами монастыря старику не видно его, но лучи коснулись уже куполов храма.
Начался первый день нового века, ясный и тихий мартовский день.
«Споткнулось время, — думает летописец, — для нас, русских, споткнулось… Но бег времени не прекратился. И у нас достанет сил, чтоб исправить содеянное пришельцами, вернуть Землю Русскую на истинные круги ея».
Старый Федот не знает, что пройдут еще долгие восемьдесят лет, прежде чем русские войска разобьют хана Мамая на Куликовом поле, и тогда еще не придет полное освобождение. Он не знает, когда минует татарское лихолетье, но старый хронист верит: избавится от него Земля Русская.
И Федот Мудрый чувствует, как прибывают силы, оттого, что выполнил он свой долг. И уже не старческим, твердым шагом возвращается в келью, где оплывает свеча и лежит на тяжелом дубовом столе завершенная работа.
Федот Мудрый сидит над развернутой рукописью. Он выполнил долг перед Верилой, перед памятью Евпатия Коловрата, памятью всех павших за Землю Русскую, и он знает, каким будет этот новый век, что начался сегодня за слюдяным окошком.
Бывший воин из дружины Евпатия Коловрата еще раз обводит точку, которой завершил он повесть.
Старик улыбается… Он берет в руки отложенное было перо и медленно выводит строки:
«Радуется купец, прикуп сотворив, и кормчий,
в отишье пристав, и путник в отечество
свое пришед, тако же радуется
книжный списатель,
дошед конца
книгам».
1971—1975 гг.
