— Девочки, так мы с места не сдвинемся, — сказала Татьяна Ивановна. — Роль эта не хуже других, пожалуй, даже интереснее. Надо кому-нибудь ее взять. Не отменять же нам спектакль.
Юные «артистки» только переглядывались, но охотниц явно не находилось. Каждая про себя думала: «А почему именно я должна играть старуху?»
Татьяна Ивановна начала говорить о том, что Станиславский не делал различия между главными и третьестепенными ролями, ибо удача спектакля зависит от хорошей игры каждого актера, каждая роль — почетна. Но горячая ее речь не убедила девочек. Раздосадованная их упрямством Татьяна Ивановна сказала:
— Ну, как хотите. Видимо, спектакль у нас не получится. Можете идти домой.
Огорченные драмкружковцы начали покидать класс. Оставалась на своем месте одна Женя. Когда все вышли, Татьяна Ивановна, одеваясь, обратилась к ней:
— А ты чего ждешь?
Женя встала, будто собиралась отвечать урок.
— Татьяна Ивановна, позвольте старуху сыграть мне. А Ганну пусть возьмет Крылова, ей очень хочется… Для меня роль свояченицы даже интереснее, потому что она трудная… Правда же! Честное же слово! — заметив, что Татьяна Ивановна улыбается, горячо заверила Женя.
А у самой кошки на душе скребли. Так хотелось сыграть Ганну — и вот приходится отказываться. Но что поделаешь — спектакль-то должен состояться… Иначе грош цена их драмкружку, да и всем им, его участницам…
А Татьяна Ивановна улыбалась вовсе не от недоверия. Просто ей было приятно смотреть на Женю. Слушая ее, она думала, что вот такими минутами и платит жизнь педагогу за недосыпание, за переутомление, за вечную издерганность…
«Майская ночь, или утопленница» была поставлена и имела успех. Старухе свояченице в исполнении Жени Рудневой аплодировали так же горячо, как и другим персонажам.
Успех воодушевил. Решили показать спектакль в подшефном селе Черном. Сельский клуб — помещение чуть больше обыкновенной избы, сцена — повернуться негде. Для изображения ночи нужен был голубой свет, но до голубого ли, когда и обычный — керосиновая лампа — едва теплился и коптил в спертом воздухе. Народу набилось столько, что передний ряд зрителей грудью навалился на рампу…
На следующий день, тихонько посмеиваясь при воспоминании о вчерашнем, Женя записывала в дневник:
«И смех, и грех! Подвел нас Молчанов, который исполнял роль винокура Каленика. Накануне он простудился и на сцене шипел и хрипел, словно Змей-Горыныч. Я и Романов, играющий голову, должны бы ужасаться и креститься по ходу его страшного рассказа, а нам не до того — смех душит, хоть со сцены беги. Но зрители, кажется, ничего не заметили, хлопали оглушительно».
«ВО МНЕ ЖИВЕТ И РАДОСТЬ И БОРЬБА…»
В Салтыковке не было школы-десятилетки, и после окончания седьмого класса Женя перевелась в московскую школу № 311 Куйбышевского района. Семья переехала в Лосиноостровскую, поближе к месту работы отца. Да и Жене отсюда легче было добираться до школы.
Вставать теперь приходилось рано, чтобы успеть на электричку. Зимою Женя уезжала задолго до рассвета, а возвращалась затемно. При дневном свете заваленную снегом Лосинку она видела только по воскресеньям. На занятия и обратно ездили веселой шумной компанией, потому что многие Женины одноклассники перешли в ту же школу. Это помогало преодолеть одиночество, которое неизбежно для человека, попавшего в незнакомый коллектив.
И все же первые месяцы в новой школе достались новичкам нелегко. Столичные одноклассники относились к «провинциалам» либо безразлично, либо с легким пренебрежением. Все они здесь учились с первого класса, у них сложились свои традиции, свои дружеские «кланы». Войти в такой «клан» обыкновенному смертному, который не показал себя в драке бесстрашным кулачным бойцом, не надерзил отважно учителю или тем более директору, не построил управляемой по радио модели самолета, нечего было и думать.
Из девочек же на дружеское внимание могли рассчитывать лишь те, чья внешность способна была составить конкуренцию артистке Любови Орловой.
Женя седьмой класс, как, впрочем, и все предыдущие, окончила на отлично, с похвальной грамотой, Теперь в глазах иных преподавателей она улавливала к себе любопытство, за которым угадывалось недоверие: «А ну-ка, посмотрим, что это там за отличницу воспитали в захолустной деревенской школе?»
Вызывали к доске, гоняли с пристрастием по предмету, и в журнале неизменно появлялась очередная пятерка.
В день переезда в Лосинку, Женя не бралась за учебники. И, как нарочно, химичка вызвала к доске, велела решить задачу по заданному на дом материалу. Хотя и с запинками, Женя задачу решила — помог запас старых знаний. Вместо привычного «отл», получила «хор». Вернулась на свое место — горько на душе, слезы душат. «Перестань, перестань сейчас же, — мысленно прикрикнула на себя Женя. — Еще не хватало, чтобы ты разревелась на весь класс — вот потеха-то будет… Плакса все-таки ты, Руднева. Размазня и плакса. Ну, «хор», ну что тут плохого. Не «неуд» же… Дома сегодня выучу все как следует. Ведь не для отметок учусь, а для знаний… Ты просто привыкла к отличным отметкам — вот отчего вся твоя глупая обида…»
Горечь постепенно отступила, а через день Женя уже вспоминала о ней с улыбкой — было из-за чего расстраиваться!
Постепенно отчужденность новых товарищей растаяла. Трудно было противостоять открытому искреннему характеру Жени. Она вступила в школьный драмкружок. Общие «сценические» интересы сблизили ее с одноклассницей Лидой, рослой, красивой девочкой. Женя часто стала бывать у новой подруги, вместе учили уроки, и, если задерживалась, родители не беспокоились — знали: она у Лиды, о которой много им рассказывала.
До конца учебного года оставалось меньше месяца. Однажды на перемене к Жене подошел комсорг школы, долговязый десятиклассник, и, строго взирая на нее сверху вниз, сказал:
— Слушай, Руднева, сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Чего же в комсомол не вступаешь? Отличница и вообще… Слышал, как ты на первомайском утреннике «Левый марш» декламировала — молодец! И до сих пор не комсомолка.
— Я… мне… — У Жени от счастливого волнения сперло дыхание. — Я не знала… что могу.
— Ну, вот знай. Пиши заявление в комитет комсомола. Отдашь мне.
Он ушел, а Женя застыла на месте, ошеломленная. Недавно она прочитала книгу Николая Островского «Как закалялась сталь», восхищалась Павкой Корчагиным и его товарищами. Они были комсомольцами, они не щадили себя, своей жизни, в борьбе с врагами Советской власти. Через их образы, через их дела воспринимала Женя звание комсомольца. Она завидовала им, их бурной эпохе, но сравняться с ними, великими героями-подвижниками, — об этом можно было только мечтать. Наверное, потому так празднично прозвучали для нее будничные слова комсорга: «Пиши заявление в комитет комсомола. Отдашь мне».
Вернувшись из школы, она не утерпела, с порога похвасталась перед матерью, что ей предложили вступить в комсомол.
— Вон какая ты у нас стала взрослая! — заулыбалась Анна Михайловна и потрепала дочь по волосам. — В комсомол вступаешь, а давно ли в пионеры принимали.
И вправду, давно ли это было… Лагерь, пионерский костер, салют: «Будь готов!» — «Всегда готов!» Песня:
Теперь у нее будет другая песня:
Несколько листков из чистой ученической тетради испортила Женя прежде, чем текст заявления удовлетворил ее. Сперва на бумагу лезли все какие-то ходульные, напыщенные фразы-клятвы. Но потом Женя решила, что не имеет права на них, потому что еще ничего героического не совершила. Бумага все стерпит. Лучше написать просто: «Прошу принять меня в ряды ВЛКСМ». А преданность комсомолу, партии, народу она проявит не на словах, а на деле.