«11 января 1938 года. Вечер. Только что из кино. Что за картина! Я не могу, не нахожу подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Где там! Слишком беден словарь. Одно могу сказать: «Депутат Балтики» был прежде картиной, которую я ставила выше всех, раньше виденных. Далеко ему до «Ленина в Октябре». Куда! Когда смотришь этот фильм, не можешь быть равнодушной: смотришь на экран, а думаешь о себе. О, я очень хорошо знаю, для чего живу, но сейчас я это поняла, почувствовала, как никогда раньше.
Когда-то были «лишние люди». Вот они-то и мучились вопросами: «Для чего я живу? Кому нужна моя жизнь?» Я тоже думаю о своей жизни, я очень хорошо знаю: настанет час, я смогу умереть за дело моего народа так, как умирали они, безвестные герои из этого чудного фильма. Еще недавно я мучилась вопросом, что такое счастье, а теперь окончательно поняла, в чем оно. Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю. Все условия создала Советская власть для того, чтобы каждый мог осуществить свою мечту, какой бы смелой она ни была. Но я комсомолка, и общее дело мне дороже, чем свое личное (именно так я рассматриваю свою профессию), и если партия, рабочий класс этого потребуют, я надолго забуду астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком.
Побольше бы таких фильмов: они надолго заряжают. Когда я вышла из кино, была небольшая метель, снег бил в лицо. Я так остро чувствовала, что живу и где живу! Завтра 12 января — первая сессия Верховного Совета, пуск Покровского радиуса метро. Да разве перечислишь все хорошее, что творится вокруг, все наши победы! А какое это счастье чувствовать себя частицей такого большого, грандиозного и вместе с тем близкого и родного Союза!
18 января 1938 года. Изучаем «Как закалялась сталь». Я перечитала роман, нашла в нем много нового и, вероятно, не раз еще буду перечитывать. «Овода» держал в своем сердце Корчагин-Островский, а сам он достоин быть образцом для многих поколений. Особенно произвела на меня громадное впечатление сцена убийства Вали Брузжак и ее товарищей: «Товарищи, помните, умирать надо хорошо!»
За что ценит людей Островский? Он ценит человека за его мужество, за безграничную выносливость, за этот тип человека, умеющего переносить страдания, не показывая их всем и каждому. «Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Я — тоже!
Чудесная книга!»
Заканчивался май. Наступил последний день занятий в школе. Собственно, занятий в привычном смысле не было. Математичка, поскольку первый экзамен предстоял по математике, провела консультацию, физик Павел Иваныч захватил всех рассказом о перспективах атомной физики, другие преподаватели просто беседовали с завтрашними выпускниками, интересовались, кто в какой вуз поступает, давали советы.
На последней перемене Женя, Валя Мигунова и Яша Шмарев сидели в школьном скверике и обсуждали преимущества и недостатки той или иной профессии. Дружеские отношения с Лидой у Жени так и не восстановились — слишком разные оказались интересы.
— А что это мы, братцы-сестрицы, все стремимся в интеллигенты? — хитро поглядывая на девушек, сказал Яша. — Ну, я понимаю Женю — она спит и видит свою астрономию. А взять, к примеру, меня или того же Комарова… Я ученичок средний, Комаров вовсе «камчадал», и тем не менее грудью рвемся в инженеры. Вон у меня отец — слесарь-лекальщик, а с ним сам директор завода, бывает, советуется. Не с молодыми инженерами, а с ним, слесарем…
— Он сколько лет работает лекальщиком? — поинтересовалась Женя.
— Семнадцать.
— Через семнадцать лет, может, и с инженером Шмаревым будет директор советоваться.
— Накладно для государства — получить дельного инженера через семнадцать лет после окончания вуза.
— Ты что же, не веришь в свои способности? — спросила Валя.
— Не знаю. Я заикнулся было отцу: не возьмет ли он меня учеником, а он на дыбы. Зачем же, говорит, я тебя десять лет учил? Хочу, чтобы сын был инженером — и баста. Приходится соответствовать.
— Выходит, несознательный ты человек, Яшка, а еще комсомолец, — возмущенно проговорила Валя. — Не веришь, что станешь хорошим инженером, а собираешься в вуз! Отца испугался! Это же настоящее соглашательство.
— Ну вот, зазубрила политические термины и суешь к месту и не к месту! Причем здесь соглашательство? Я просто не совсем уверен в себе и говорю об этом откровенно. А ты уверена? А Женя уверена?
Женя неопределенно пожала плечами. Но про себя сказала: «Да, пожалуй, я уверена». Вспомнила свои рассуждения о том, что такое счастье и что такое несчастье. Если все в тех рассуждениях верно, то Яша может стать несчастным. Ведь он замахивается на могучий дуб, не будучи уверен, что хватит сил и способностей срубить его.
— Ты начал с того, — заговорила Женя, — что все мы якобы стремимся в интеллигенты. Не знаю, как все, а я не стремлюсь. Я хочу изучать небесные тела, Вселенную, ее жизнь. А кем я при этом буду: интеллигенткой, работницей, военнослужащей — это не важно.
Яша поднял палец и с дурашливым пафосом сказал:
— Изречение, которое просится в скрижали.
Громогласно прозвучал последний в их школьной жизни звонок.
После уроков Женя побывала в МГУ. Посещение это ее встревожило. Они узнала, что быть отличником — вовсе не значит иметь полную гарантию на поступление в университет. В прошлом году на механико-математическом факультете на каждое место претендовали четыре отличника.
Но пока об этом не надо думать. Первоочередная задача — успешно сдать школьные экзамены.
Стояла середина июня, лето цвело, а десятиклассники сдавали выпускные экзамены, которым, казалось, не будет конца. Притупилась тревога первых дней, и не так волновал торжественный вид классов и коридоров школы, тщательно вымытых, с цветами на окнах, вид экзаменационного стола под зеленым сукном и сосредоточенных педагогов в новых костюмах и платьях. Но радость после каждого сданного экзамена была такой же бурной, как и после первого.
— Сдано восемь, сдано восемь! Еще пять, еще пять!
Девушки прыгали, взявшись за руки, и это не казалось им ребячеством. Как ни трудны экзамены, но и в них Жене виделась своя прелесть. Отвечаешь по билету, тебя прерывают: «Довольно, можете идти». Выскочила из класса, но что поставили: «хор» или «отл» — неизвестно. Слоняешься по коридору взад и вперед, вроде бы можно идти домой, но не идешь и беззаботности пока не чувствуешь. И вот некто последний сдал экзамен, вышел — улыбается счастливо, говорит: «Повезло!» Теперь ждать недолго, а ребята разговаривают нервно, досадуют на себя, на свои оговорки, на забывчивость, а вернее — на слабое знание материала. Кто-то из мальчиков не вовремя заспорил с девочками, потянул одну из них за косу (вот уж в ком детство не перегорело), она кинулась на него, замахнувшись учебником, началась возня… И тут в коридор вышла классная руководительница — строгая, с ведомостью в руке. Конфликт мгновенно улаживается. Топот наполняет коридор, ребята бегут из другого его конца, учительница терпеливо ждет. Вот ее окружили, настороженно притихли. Она начинает внятно читать отметки, хорошо сознавая значимость произносимых ею слов. После каждой фамилии — оценка, сопровождаемая либо счастливым возгласом, либо грустным, почти обреченным вздохом…
— Вот и все, поздравляю вас, товарищи, с достаточно успешной сдачей. В конце концов, никаких неожиданностей, как видите, нет. Те, кто занимался в году, получили «хорошо» и «отлично», ну, а кто ничего не делал… То есть вышло все так, как я предсказывала. Ну что ж, отдохните сегодня как следует, а завтра снова за книгу. Надо себя держать в форме. Большое спасибо за цветы. Просто замечательные!
И вот теперь чувствуешь освобождение. Еще одно «отлично», и с ним приходит веселая беззаботность.
— Девочки, в парк!
— На лодке, на лодке!
— Лучше в кино!
— В кино, в кино!
Легкий, беззаботный, шумный спор: куда идти — в парк или в кино. Да что тут спорить: можно и в парк, и в кино, и съесть по две и даже по три порции мороженого. Сегодня на душе легко, все прекрасно и все смешно. Снова и снова вспоминается экзамен, но теперь он в прошлом и потому не страшен, и ассистенты вели себя хорошо. А вот если бы пришел кто-нибудь из районо — неизвестно, как бы тогда все обернулось.