СЕРДЦЕ ГОЛУБЯ

...Врач «скорой помощи», суховатый, невысокого роста старичок в черных роговых очках, внешне очень походивший на знаменитого доктора Айболита из одноименной сказки Корнея Чуковского, поднялся из-за стола и протянул матери рецепт:

— Ну вот, голубушка, лечите ребенка. В аптеку прямо сейчас, безо всякого промедления. Мальчику десять лет? Худенький он у Вас, слабенький очень.... — «Айболит» приподнял двумя пальцами очки и, вытянув тонкую шею, впился в меня своим изучающим взглядом: — Старший — вон он какой — богатырь! Сколько ему?

— Четырнадцать, доктор...

— Ого! Я бы все шестнадцать дал. Здоровый хлопец. А младший-то слаб... И мой Вам совет: хотите быстро сбить температуру — дайте ребенку свежего голубиного бульона. 38,5 по Цельсию — это Вам не игрушки. Если к вечеру не собьете — звоните, мы вас немедленно госпитализируем. Выздоравливайте!

Мать несколько минут вызванивала кого-то по телефону, а потом вынула из кошелька два рубля и протянула мне деньги:

— Держи! На Южном поселке дядю Жору-«голубятника» знаешь? Я только что с его женой созвонилась. Давай к нему, живо! Одна нога здесь, другая там. Пусть выберет птицу покрупнее. Только не вздумай говорить, что для бульона берешь! Сколько тебе времени надо?

— На «велике» минут за десять доеду. Пешком — за полчаса.

— Не дай Бог что-то с велосипедом по дороге случится или местные пацаны пристанут. Иди пешком.

...На поселке «Южный» флотского пенсионера дядю Жору не знали разве что грудные младенцы. Вечно «под шофе», и зимой и летом в одной и той же одежде — флотской тельняшке и черных «клешах», он не знал других пристрастий в жизни, кроме портвейна «Агдам» за рубль семнадцать копеек и голубей. Мы, мальчишки, часто были свидетелями того, как он подолгу вел «философские» беседы с птицами, ругал их, матерился или наоборот, восхищенный их красотой и преданностью, мог пустить слезу и наградить добрым словом. Когда я подошел к красивой голубятне, выполненной в виде старинной крепости с резными бойницами и обозримой из любой точки «Южного», дядя Жора сидел на почерневшем от времени табурете и наливал в стакан очередные 200 граммов «Агдама»:

— Твоя, что ли, мать звонила жинке моей?

— Моя, дядя Жора. Здравствуйте.

— Здоров! Вот скажи мне, малец, зачем вам голубь в панельном доме?

— Посадим в клетку. Будем любоваться. — соврал я.

Голубятник жадно опорожнил стакан с портвейном, шумно выдохнул и замотал головой:

— Какккая на хрен клетка, пацан? Это же голубь! Это же птица мира! Она ведь в сто раз преданнее человека...Это мужик или баба могут забыть доброе к нему отношение, уйти и не вернуться. А голубь — он расшибется в доску, но вернется к родным берегам!...Ты это понимаешь?... Короче: два рубля «на бочку»! И еще: обидите птицу — устрою аврал на судне!

Взяв у меня две рублевые купюры, он полез на голубятню и через пять минут аккуратно вложил в мои ладони красивую,белую птицу: — Держи. Как понесешь? В руках?

— Да нет, вот так! — я оттянул ворот футболки, аккуратно опустил туда теплое, слегка вздрагивающее тельце, легонько прижал его к груди и быстрым шагом направился домой.

Не пройдя и ста метров, я вдруг подумал о том, что ведь не так далек был от истины бывший флотский старшина: голубь словно почувствовал, что он обречен и жить ему осталось каких-нибудь полчаса. Его робкое сердечко вдруг начало отстукивать ритм с такой силой, что я отчетливо ощущал его удары своей грудной клеткой. Одновременно, словно сопереживая и мучаясь , сильнее забилось и мое собственное сердце. Время от времени птица, как-будто пытаясь о чем-то попросить меня, поднимала к верху красивую шейку, впивалась в меня черными бусинками своих крохотных несчастных глаз, не мигая смотрела на меня, а потом резко опускала голову и еле слышно ворковала...Когда до нашей «девятиэтажки» осталось две минуты ходу — наши сердца стучали уже с такой силой, что мне казалось: грудная клетка, которая ходила ходуном, не выдержит и вот-вот разорвется. И вдруг...наши ритмы сплелись в одно целое и застучали в унисон! Это было так неожиданно, что я на секунду задохнулся и остановился...

...Мать ждала меня на балконе второго этажа:

— Купил голубя? Принес? — Я молча кивнул, вынул птицу из-за пазухи, показал ей и подумал о том, что пока она будет варить брату бульон, я не смогу находиться дома. А еще я очень боялся увидеть, как мама выложит на тарелку горячее голое тельце и начнет отрывать от него куски мяса...

Мама сбросила сверху нож:

— Держи! Сам справишься? Я снова кивнул, не произнося ни слова.

Мать спросила встревоженным голосом:

— У тебя все в порядке? Почему ты молчишь? — Я вновь не произнес ни звука.

Из подъезда вышел сосед, сантехник Толя Бугримов:

— Голубю сикир башка делать будешь? А нож-то тебе зачем? Слушай меня: берешь птицу за шею двумя пальцами, крепко зажимаешь и об коленку — ррраз! Секундное дело и нож не нужен. Дай сюда!

Я упрямо мотнул головой и произнес не своим голосом: «Я сам!» Лезвие ножа было острым, как бритва; его подарили отцу охотники-коми, когда он год назад ездил в командировку в Воркуту. Я был уверен, что голубь понимает, что наступают последние секунды его жизни, потому что он вздрагивал мелко и часто, как от озноба и уже не ворковал, а шипел с каким-то странным присвистом.

— Потерпи только пол-секунды...Я все сделаю очень быстро...Ты не почувствуешь — нож очень острый...Прости, брат очень болен, я не могу тебя отпустить...— мысленно произнося эти фразы, я, 14-летний мальчишка, надеялся, что голубь услышит, поймет меня и простит мне свою гибель. Я поднес лезвие в его горлу и сжал рукоять ножа железной хваткой, чтобы отсечь голову в долю секунды и не дать птице мучится. Голубь замер. Все...!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Я поднял глаза на свой этаж и заметил, как у матери по щеке катится слезинка. Она все поняла и еле заметно кивнула. Наши добрые, любимые мамы, как часто и много мы приносим горя в ваши любящие сердца, но только вам мы обязаны вечным участием и вечным прощением...

Я вытянул руку прямо перед собой и медленно разжал дрожащие пальцы...

Голубь взлетел не сразу. Секунды три-четыре он потоптался острыми коготками по моей детской ладони, но потом, видимо, осознав, что жив, спасен и свободен, пружинисто оттолкнулся от руки и, совершив низкий полукруг над моей головой, стремительно унесся в голубую бездну теплого июньского неба. Я выронил нож, закрыл руками лицо и разрыдался... К шести вечера температура у брата опустилась до 36,7. А в восемь вечера мы с ним уже вовсю «резались» в шашки...

Говорят, что души людей после смерти превращаются в птиц. Если это так, интересно, чья душа жила в том белом голубе?...