Заключительная глава — как раз такая попытка нарисовать эту карту. Конечно же, она представляет лишь один из бесчисленных вариантов того первоначального Пути, который ведет, по словам Брихадараньяки упанишады, «от нереального к Реальному, от тьмы к Свету, от смерти к Бессмертию». Здесь и там он объединяется и сливается с Путем Дзэн, в других местах остается независимым. Если он кажется более прямым и легким, чем древний Дальневосточный Путь, то только потому, что проходит через знакомый ландшафт современной западной культуры, а не потому, что он короче или ровнее. И конечно же, он подойдет не всем западным путешественникам. Кроме трех первых этапов (через которые проходим мы все), наша карта, как и должно быть, создана на основе личного маршрута автора. А насколько она совпадает с маршрутом читателя — решать ему самому. Расхождения неизбежны, в том числе серьезные. Но по крайней мере начальные этапы нашей черновой карты покажут, как далеко он уже зашел, и это позволит ему понять, чего ожидать — ориентиры и этапы пути, тупики и ловушки, с которыми ему предстоит столкнуться, если он следует Путем без головы. Все Пути делятся на более или менее произвольные и нередко частично совпадающие этапы. Здесь мы выделяем восемь этапов: 1. безголовый младенец, 2. ребенок, 3. взрослый с головой, 4. безголовый видящий, 5. практика безголовости, 6. отработка, 7. преграда, 8. прорыв.

В младенчестве ты был подобен животному, то есть для себя ты был безголовым, безликим, безглазым, беспредельным, целостным, неотделимым от своего мира и не осознавал это блаженное состояние. Бессознательно, ты жил без всяких препятствий, из того, Что ты есть, Где ты есть, из своего Источника, и опирался лишь на Данность. Тебе было явлено явное — луна была не больше и не дальше руки, хватавшей ее. Твой мир был истинно твоим миром — расстояние, этот самый ловкий и ненасытный вор, еще не начал красть его у тебя. Очевидная реальность была очевидной — погремушка, потерянная из виду, больше не существовала — исчезновение означало уничтожение. Ты не претендовал на лицо в зеркале. Оно оставалось там — лицо того ребенка, не твое.

Постепенно ты научился судьбоносному и важному искусству выходить наружу и смотреть на себя со стороны, будто с расстояния нескольких шагов и глазами других, и «видеть» себя с их точки зрения как подобное им человеческое существо с нормальной головой на плечах. Нормальной, но единственной в своем роде. Ты начал отождествляться с лицом в зеркале и отзываться на свое имя. Однако для себя ты оставался целостным, безголовым, бескрайним Пространством, в котором случался твой мир. Не исключено, что временами ты хорошо осознавал это Пространство. (Ребенок склонен спрашивать, почему у других есть головы, а у него нет, или утверждать, что он ничто, не присутствующий, невидимый. Когда на третьем дне рождения Карлоса попросили показать разных тетей и дядей, он всех указал без ошибок. А потом кто-то спросил его, где Карлос. Он неопределенно замахал руками: Карлос не мог указать Карлоса. Позднее, когда его укорили в том, что он плохой мальчик, он не возражал против слова «плохой», но настаивал, что он не мальчик. Вскоре после этого он пришел к своей бабушке и заявил, что он все-таки мальчик!)

На этом этапе ты подходишь к тому, чтобы примирить оба мира — безграничный нечеловеческий мир, из которого ты вышел, и ограниченный человеческий мир, в который ты вступаешь. Слишком недолго у тебя существуют две индивидуальности, две версии себя. Для личных целей ты все еще не-вещь, растянутая, обширная, протянутая до самых звезд (хотя сейчас они уже далеко, ты все еще можешь включать их в себя, это по-прежнему твои звезды). А для социальных целей ты становишься все большей противоположностью этого. Если мы, взрослые, должны стать как маленькие, чтобы войти в Царствие Небесное, то мы должны стать как маленькие именно этого счастливого возраста (скажем, до пяти лет) — маленькие, которые для самих себя большие, по-прежнему необъятные, более «взрослые», чем сами так называемые взрослые.

Люди, однако, развиваются удивительно разными темпами. Пэппи всего в два года уже обожала разглядывать себя в зеркало, а в два года и три месяца, когда ее мать (и по-моему, мудро) предположила, что, может, там и нет никакого лица или что с этой стороны зеркала — ровно там, где она находилась — просто пустота, она ответила: «Не говори об этом. Мне страшно!» По-видимому, с очень раннего возраста наш приобретенный взгляд на себя со стороны начинает затенять, накладываться и со временем вытеснять наше изначальное видение себя изнутри. Мы растем вниз, а не вверх. Вместо того чтобы присутствовать и касаться звезд, пребывая в единстве со всем, что под ними, мы сжались и отодвинулись от них. И теперь не мы объемлем мир, а он нас — то, что осталось от нас. И вот, уменьшенные от целой картины до этой крошечной части, разве удивительно, что мы постоянно попадаем в неприятности — ведь мы стали жадными, обидчивыми, отчужденными, испуганными, поверженными, усталыми, напряженными, повторяющимися, нетворческими, нелюбящими и абсолютно сумасшедшими? Или, более детально:

Жадные — когда мы пытаемся любой ценой вернуть и собрать сколько возможно от нашей потерянной империи.

Обидчивые или агрессивные — когда мы мечтаем отомстить социальному порядку, так жестоко урезавшему нас.

Отчужденные, одинокие, подозрительные — потому что мы болезненно воображаем, что люди, животные и даже неживые объекты отдалены от нас, что они холодные и высокомерные. И мы отказываемся видеть, как эта дистанция схлопывается, что в действительности они прямо здесь, с нами, наши близкие друзья, ближе ближнего.

Испуганные — когда мы считаем себя вещами, отданными на милость других вещей и оказывающими им сопротивление.

Поверженные — потому что трудиться ради этого индивидуального нечто — значит непременно обречь себя на поражение. Вероятный исход наших даже самых «успешных» начинаний — это утрата иллюзий, неизбежный конец, смерть.

Уставшие — потому что на строительство, поддержание и постоянную корректировку этого воображаемого ящика для жизни, прямо здесь, тратится слишком много энергии.

Напряженные, церемонные, неестественные, притворные — потому что мы живем во лжи, в глупой, негибкой, предсказуемой, жалкой, сковывающей лжи.

Нетворческие — потому что мы отрезали себя от Источника и Центра и видим себя как побочный эффект.

Нелюбящие — потому что мы не допускаем других в то пространство, которое, по нашим представлениям, занимаем, притворяясь, что не созданы открытыми, не созданы для любви.

Сумасшедшие — потому что мы «видим» вещи, которых нет, и даже верим (несмотря на всю очевидность обратного), что с расстояния в ноль метров мы выглядим так же, как с двух метров — как плотные, непрозрачные, цветные, очерченные куски вещества. Как наша жизнь и наш мир могут сохранить рассудок, если их Центр сошел с ума?

Пока мы не страдаем от этих многочисленных помех, мы остаемся «маленькими детьми в сердце» на втором этапе — безголовыми, прозрачными, светоподобными и более или менее бессознательно в контакте с истиной того, что мы есть. Или мы уже продвинулись на гораздо более поздний этап. В любом случае основная причина, по которой большинство из нас благополучно обходит их, не становясь хронически больными или буйно помешанными, проста и утешительна. Если в нашей повседневной жизни мы довольно часто бываем чувствительными, любящими, щедрыми, полными смеха и даже счастливыми — это потому что все мы, на каком бы этапе ни находились, укоренены в нашем общем Источнике и центральном Совершенстве, в одной и той же Безголовости, или Изначальном Лице, или Прозрачности, или Осознанном Ничто, и наши жизни исходят из него же. Мы всегда полностью освещены одним и тем же Светом, позволяем мы светить ему сквозь нас или нет. Наше счастье глубоко укоренено и реально, а несчастье поверхностно и нереально, рождено иллюзией, неведением. Мы страдаем, потому что не замечаем, что в глубине сердца с нами все в порядке.