В двух иконах — как бы два пути… С одной стороны, обращенность к человеку, строгое наставление и помощь, с другой — высота, очищенность, идеальность мыслей и чувств, представляемая как пример для созидания собственной души. Обе эти стороны были близки Рублеву и в недалеком будущем, через несколько лет, сольются в его собственном дивном образе Спаса.
Были в Успенском соборе и более новые иконы русских, греческих, может быть, сербских мастеров. Те произведения, которыми ныне богат собор, приходили в течение нескольких столетий, поэтому о многих из них нет бесспорных данных, свидетельств того, что были они здесь ко времени Рублева, а не появились в более поздние времена.
Посреди кремлевской площади, к югу от алтаря Успенского собора, на том месте, где возвышается ныне колокольня Ивана Великого, стояла церковь Иоанна Лествичника.
Этот храм, построенный в 1329 году, — второе по древности каменное здание Москвы, — был сооружением необыкновенным, «дивным», как говорили в описываемые времена о чем-либо выходящем за границы обыденного, привычного. Летописцы называли его «церковью, иже под колоколы». То была высокая, в виде столпа, увенчанная крестом башня с пролетами для колоколов наверху и с небольшой церковью в нижней части. Историки считают церковь Иоанна Лествичника «первой колокольней в Москве, а может быть, и по всей Руси», полагая, что именно сюда в 1346 году мастер колокольного литья Борис лил «три колокола великия и два малыя».
Их близкая музыка сопровождала труды и досуги Рублева с ранней весны до начала осени 1405 года.
Левее колокольни, если смотреть от Фроловских ворот, возвышалась церковь Архангела Михаила — великокняжеская «гробница», усыпальница московских князей. Первый деревянный храм построен был на этом месте, по преданию, еще в 1247 году братом Александра Невского, московским князем Михаилом Ярославичем. Весной 1333 года князь Иван Калита заложил здесь каменную церковь, которая той же осенью была окончена и освящена митрополитом Феогностом. На следующее лето при сыне Калиты, князе Симеоне Гордом, Архангельский храм расписали русские великокняжеские мастера Захария, Дионисий, Иосиф и Николай «с дружиной».
То был одноглавый четырехстолпный храм, с многочисленными рядами мелкого размера росписей. Рублев мог видеть работы своих давних предшественников раньше, до 1399 года, когда они были записаны Феофаном и Симеоном Черным «с учениками их». Скорее всего, и сам он был тогда среди «учеников». Тогда же писались иконы для собора и среди них — храмовый образ архангела Михаила «с деяниями» — вклад вдовы Дмитрия Донского. Здесь под расписанными фресками сводами в тихом полусумраке можно было прочитать надписи на плитах княжеских могил. Они напоминали о славе недавно отшумевших событий и скоротечности земной жизни: Иоанн Данилович Калита, его дети — Симеон Гордый, Андрей, Иоанн, прославленный внук его Дмитрий Донской…
В Кремле был и старинный мужской монастырь Спаса на Бору, где великие князья и, до создания женского Вознесенского монастыря, княгини принимали перед смертью иноческое пострижение. Находился он совсем рядом с кремлевской площадью и Благовещенским храмом — к западу от них, с юго-западной стороны дворцовых построек, неподалеку от обрыва над рекой Москвой.
Возможно, здесь на время работы в то лето нашли приют два художника-монаха — приезжий издалека Прохор и Андрей, которому затруднительно было ежедневно приходить в Кремль за три-четыре версты из Андроникова монастыря и возвращаться обратно. Жизнь в кремлевском монастыре, с привычным иноческим уставом, недолгим сном и размеренным порядком была бы вполне подходящей в их срочных трудах. Мирянин Феофан, который, несомненно, имел дом в небольшой тогда Москве, мог приезжать на княжеский двор ежедневно. Не исключено, что ему на время отвели жилье в одном из помещений обширного княжеского дворца — великий князь был заказчиком икон и росписей для своей домовой церкви.
Монастырский собор Спаса на Бору, белокаменный, небольшой, но очень красивый, с резным по камню узорочным поясом по стенам, построен был в 1330 году. К нему примыкал придел — усыпальница великой княгини Александры. В 1345–1346 годах Спасский собор расписали те самые художники Гойтан, Семен, Иван с дружиной, которых летописец назвал «русскими родом, а греческими учениками». Издавна славился монастырский собор обилием икон и утвари. Богатый Иван Калита «церковь ту украси иконами и книгами и сосудами и всякими узорочьи». Правда, к 1405 году многого из этого старинного великолепия уже не существовало. Погибла или была в сильно испорченном состоянии фресковая роспись — собор сильно пострадал от пожара при нашествии Тохтамыша. В особом «застенке» — так называлось отдельное пристроенное к стене собора помещение — лежала надгробная каменная плита. Надпись на ней извещала, что здесь погребено тело скончавшегося 26 апреля 1396 года епископа пермского Стефана. Память о пермском святителе жива была на Москве и в великокняжеской семье. Многие любили и знали этого глубоко образованного и столь же бескорыстного подвижника, который совершил дело просвещения зырян, в далекой Пермской стране крестил множество людей, составил зырянскую азбуку и начал перевод книг на язык этого народа. И Рублев, без сомнения, бывал у этой могилы, хорошо знал о Стефане, читал жизнеописание просветителя зырян, составленное Епифанием Премудрым. Возможно, и сам Андрей видел епископа незадолго до смерти, при последнем его приезде в Москву…
Старая часть Кремля с церквами, иконами, стенными росписями, выполненными совсем по-иному, чем писали художники теперь, с надписями на могильных плитах епископов и князей, звоном старинных колоколов на церкви Иоанна Лествичника для поколения, к которому принадлежал Рублев, и для него самого была уже историей, дорогой стариной.
В Кремле стояли сооружения времени его детства. Когда кремлевские стены были еще деревянными, в 1365 году, обновляя Чудов монастырь, митрополит Алексей заказал построить здесь белокаменный собор, который также украшен был «подписью (настенным письмом) и иконами и книгами и златыми сосуды». Рядом выстроили тогда же «камену» трапезную на погребах.
Если ребенком Рублеву пришлось бывать или жить в Москве, то в памяти его не могли не остаться стройка первых каменных стен и башен Кремля, торжество и радость москвичей, дружный труд, наверное, тысяч людей, гул голосов, скрип подвод, подвозивших белые как снег глыбы отесанного камня, и возникающее на глазах белокаменное диво новой крепости.
На вершине холма над Москвой-рекой раскинулись обширные и живописные «лицевые» (парадные) хоромы великокняжеского дворца. Слева и справа они замыкались каменными зданиями Спасского на Бору монастыря и Благовещенской «на сенях» придворной церкви. Высокие, «многожильные» (в несколько этажей) деревянные сооружения с башнями, переходами, галереями, расписанные красками, сверкающие редкими тогда стеклянными окнами, в середине своей имели златоверхий терем, крутая крыша которого покрыта была, очевидно, листовым золотом. Здесь помещались покои, в которых стоял великокняжеский престол и происходили приемы. За «набережными» хоромами справа, если смотреть со стороны реки, высилось «преизмечтанное» красотой часомерье монаха Лазаря, а слева, в глубине дворца, за монастырем, располагались терема княгинь с каменной церковью Рождества Богоматери, в которой десять лет тому назад работал Феофан с дружиной. Множество иных палат, хором, с великим числом лестниц, высоких крылец, переходов делали плотно застроенный Кремль как бы единым, огромным, сложным зданием.
В тот год обстоятельства не препятствовали размеренным, без коснения, но и без ненужной спешки трудам трех художников, при которых, без сомнения, была дружина учеников-помощников. Не слышно было близких набегов, не случалось в Москве больших пожаров. Для художников дни сосредоточенного и размеренного труда чередовались с воскресными и праздничными, когда работать считалось за грех. Большие праздники с красным пением, звоном колоколов, торжественными крестными ходами сменялись тихими, печальными днями постов. По обыкновению своему, внимательному изучению икон других мастеров отдавал Рублев время отдыха.