Одновременно с диверсиями на железной дороге наш отряд, разбившись на несколько групп, выполнял ряд других заданий. Я всегда старался быть на месте действия. Это вынуждало меня метаться из одного конца района в другой. Я не спал по нескольку ночей и под конец ноября после очередной операции решил дать себе хотя бы суточную передышку. До этого мне еще предстояло встретиться с «Болеком». Он дожидался меня в условленном месте. Мы пошли с ним в Либёнж и далее в рабочий поселок Лесневку, к товарищу Никитину. На ходу я ежеминутно «клевал носом» и с трудом отвечал на вопросы «Болека». В доме Никитиных я наспех перекусил, разделся и моментально уснул.
Не знаю, долго ли я проспал. Вдруг чувствую, кто-то меня сильно трясет. Как бы издалека услышал я голос «Каси», жены Никитина Катажины:
— «Здих», полиция!
Я тут же пришел в себя.
Был уже день, как назло, яркий. В дверь колотили жандармы. Одеваться не было времени. Я сорвался с постели, схватив ружье и пистолет. Жена Никитина успела отворить окно. «Болек» выскочил первым, а я за ним.
Прячась за домами на глазах у изумленных прохожих, мы вбежали в ближайший сарай. Приготовились к обороне. Беспокоились мы только за судьбу семьи Никитиных. Я боялся, как бы не повторилась история с «Адамом». Но если уж везет, то везет. Примерно через два часа появилась товарищ «Кася». Она принесла мне одежду. От нее мы узнали, что жандармы, обходя свой участок, решили проверить и ее дом. На столе появилась водка. Изрядно угостившись, полицейские ушли.
В ноябре ментковский отряд пополнился четырьмя партизанами: Адамом Паенком, Романом Совой — «Марианом» и двумя советскими военнопленными, бежавшими из лагеря.
Обязанности командира этой группы были возложены на «Личко», поскольку «Казека» болезнь свалила на несколько месяцев.
Солдаты отряда имени Ярослава Домбровского совершили за это время несколько «снабженческих» экспедиций.
Один из налетов был проведен под командованием «Вицека» и прошел успешно: добыт «ремингтон» последней модели. Попутно уничтожено много документов, бумаг, канцелярского оборудования. Машинка очутилась в тайнике на квартире у «Куны». Через несколько дней «Струг», «Куна» и «Збышек» должны доставить ее в условное место. От «Куны» они вышли, когда начало темнеть. «Струг» тащил машинку в мешке. Впереди него шел «Куна» с ружьем, спрятанным под пальто. «Збышек» шагал первым, без оружия. Приблизившись к небольшой площади, на которой играли дети, они собирались пересечь ее наискосок, чтобы поскорее выйти к лесу. Дети на мгновение отвлекли внимание «Збышека». Он не заметил, как из боковой улочки показались двое жандармов. Одним из них был известный ему жандарм Хмель, до войны портной в Тарновских Гурах, а ныне ретивый немецкий приспешник.
— Стой, предъяви документы! — раздалась команда.
Документы у «Збышека» были в порядке. Он предъявил их и наполовину по-польски, наполовину по-немецки попытался растолковать, что он идет на работу. В это мгновение к ним подошел «Куна». Когда он полез за документами, жандарм заметил у него под пальто ружье.
— Руки вверх! — заорал он.
«Куна» медленно поднял руки вверх. «Струг» заметил жандармов только в самую последнюю минуту. Он бросил машинку и побежал. Одновременно с командой «Хальт!» раздались два выстрела. «Струг» пробежал еще несколько шагов и рухнул лицом на землю.
Дети с криком разбежались. Один из жандармов, осторожно, с пистолетом наизготовку приближался к лежащему. «Куна» долго не раздумывал. Он толкнул стоявшего рядом Хмеля и бросился бежать. «Збышек» — за ним. Они бежали по направлению к лесу. От сильного толчка жандарм свалился на землю, но быстро вскочил и открыл огонь. Одной из пуль был ранен в грудь навылет «Куна». «Збышек» помог раненому добежать до леса. Жандармы продолжали еще некоторое время стрелять, но войти в лес так и не отважились. Кое-как, наспех перевязанный «Куна» добрался при помощи «Збышека» до своих в Либёнж, а затем переправился к Маликам в Менткове.
Выстрелы в Бычине встревожили жителей. Дети подробно рассказали о происшествии. Весть о смерти «Струга» и побеге его товарищей почти тотчас же дошла до остальных членов группы. К тому моменту, когда гитлеровцы начали обыски, их уже не было дома. Так началась их нелегальная жизнь.
«АЛЬБИН» В РУКАХ ГЕСТАПО
После всех этих событий необходимо было срочно строить бункер, в котором можно было перезимовать. Дальнейшее наше пребывание на квартирах у товарищей становилось слишком рискованным как для нас, так и для них. Прежние бункеры в Смуге и за железнодорожной станцией Либёнж не могли вместить стольких людей. Мы их использовали в качестве складов продовольствия.
Мы подыскали подходящее место. Строительство бункера зимой было делом нелегким. К счастью, в лесу слой промерзшей земли был не особенно толстым. С работой нам следовало поторапливаться. В любой день мог выпасть снег, а тогда скрыть следы нам не удалось бы.
Выбранную из котлована землю мы уносили далеко от места строительства и выбрасывали ее в ручейки, рассыпали среди кустов, заполняли ею впадины. Когда котлован был готов, мы укрепили стены кругляками.
Самой трудной частью работы был потолок, настилаемый из крепких, специально срубленных стволов. На них положили слой толя и досок, а потом — слой земли. Бункер тщательно замаскировали: землю посыпали хвоей, посадили кустарник и мелкие деревца. В потолке был люк для входа, так тщательно замаскированный дерном, что даже самый опытный глаз не мог бы определить, что здесь находится укрытие для людей.
Внутри, под низким потолком, о который мы не раз стукались головами, находились наши спальные места. Вместо матрасов нам служили тоненькие березовые веточки, прикрытые одеялами или мешковиной. На колышках висело оружие. Напротив постелей у стены стояла железная печурка, на которой сначала «Адам», а потом «Лойзик» готовили еду. Под потолком висела карбидная или керосиновая лампа, которую мы часто заменяли свечами. Свободное пространство под стенами занимали дрова, уложенные штабелями. Дрова эти должны были быть очень сухими, чтобы давать как можно меньше дыма. Часть пространства в бункере, которую мы называли нишей, была превращена в подручный склад. Там мы держали продукты, папиросы, одежду, боеприпасы, несколько книжек и другие необходимые вещи.
В бункере день был ночью, а ночь становилась днем. Кухня могла работать только после наступления темноты.
Условия жизни в бункере не способствовали гигиене. Мы страдали от насекомых, несмотря на то, что боролись с ними всеми способами. Мылись в протекающем рядом ручейке.
Перед умыванием обязательно проводили десятиминутную зарядку. Проходила она в полном молчании. Довольно странное это было зрелище, особенно зимой. Перед гимнастикой каждый клал свою рубашку на снег, так как это был один из способов избавиться от насекомых.
В бункере соблюдался строго установленный распорядок дня. После утренней гимнастики и туалета — завтрак. До обеда — занятия, на которых анализировались наши операции.
В редкие свободные часы разучивали революционные и партизанские песни. Могучий баритон «Валека» безжалостно заглушал милый дискант «Куны».
На известные революционные мелодии я часто придумывал собственные слова. Одно из стихотворений посвятил памяти нашего товарища «Струга». Песня на эти слова очень понравилась товарищам из отряда и вскоре стала нашим гимном.
Иногда экспромтом сочинял лирические стихотворения, чтение их заканчивалось откровенными беседами и признаниями, в которых немалое место уделялось девушкам. Просто диву даешься, как это от наших вздохов тесный, душный, полный недосушенных портянок бункер не свалился нам на головы.
Обсуждали мы и способы сигнализации во время операции, довольно быстро убедившись, что нормальной разговорной речи для этого явно недостаточно. Слова могли нас выдать. После долгих споров решили воспользоваться криком сорокопута «чек-чек» в качестве опознавательного сигнала. Каждому партизану и немногочисленным посвященным из числа «легальных» пришлось научиться подражать крику сорокопута. Я еще и до сих пор не разучился здорово «чекать», как мы называли между собой этот способ общения. Это искусство уберегло нас от многих неприятных неожиданностей.