В последние месяцы, сама того не замечая, Пубенса сделалась кем-то вроде дуэньи при обожаемой кузине. Радости и печали Соледад она воспринимала как свои собственные, — впрочем, печали случались редко и развеивались почти мгновенно. Вот и первые секреты двоюродной сестренки тоже стали ее секретами, и она не выдала бы их никому и ни при каких обстоятельствах. Обменявшись взглядами за завтраком, девушки принесли клятву молчания. Отныне они будут всегда заодно.

Веселые и беззаботные, они вернулись с прогулки как раз вовремя — носильщик уже спустил в вестибюль чемодан. Бенхамин Урданета и Соледад Мальярино собирались отбыть на нанятом «ягуаре», шофер терпеливо ждал их у дверей.

Пубенса еще раз успокоила их, пообещав непременно звонить и обо всем докладывать.

— Береги свою кузину. И не забывайте, что я вам говорила.

— Ни о чем не волнуйтесь, тетушка. Мы будем предельно осторожны.

Прощаясь, родители не переставали сыпать напутствиями, а девушки охотно и поспешно отвечали «да, сударь» и «да, сударыня». Наконец машина тронулась с места, и супруги Урданета, отбросив все тревоги, приготовились наслаждаться путешествием.

Жоан Дольгут уговаривал кондитера позволить ему приготовить пирожное, украшенное фигуркой ангела, чтобы оставить его в подарок в апартаментах прелестной колумбийки, как вдруг его позвали. Из номера 601 был получен заказ: клубника со сливками и дынное мороженое.

У Жоана задрожали колени и поднос в руках, когда дверь ему открыла сама Соледад. Краснея и не находя слов, они молча смотрели друг на друга, пока положение не спасла подошедшая Пубенса.

— Спасибо, поставьте вот сюда. — Она указала на стол. — Как вас зовут?

— Жоан, сеньорита. К вашим услугам. — Он не сводил глаз с Соледад, смотрящей на него с робким любопытством.

— Вы замечательно играете на рояле. Мы всю ночь вас слушали — верно, кузина?

— Чудесно. И произведения вы играли прекрасные, — еле слышно откликнулась Соледад. — Шопен...

— Вы знаете Шопена? — неловко вырвалось у Жоана.

— Конечно. И Бетховена, и Моцарта — все их сонаты. Фортепиано — как дождь, утоляющий жажду сердца. Разве можно жить на свете без музыки?

Жоану казалось: подлинная музыка — та, что раздается сейчас из ее уст. Вот эти слова и есть тот самый дождь, о котором она говорит.

— Мне хотелось бы послушать еще, — произнесла Соледад почти шепотом.

— Я буду счастлив сыграть для вас, сеньорита. — Жоан едва сумел ответить, таких усилий стоило ему совладать с бешеным стуком сердца.

Пубенса, угадывая причины их замешательства, снова поспешила на выручку:

— Откуда вы родом? — непринужденно спросила она Жоана.

— Из Барселоны, сеньорита.

Начатую беседу прервал телефонный звонок. Звонили с кухни — узнать, доставлен ли заказ.

— Про вас спрашивали, — сказала Пубенса, кладя трубку.

— Мне пора. С вашего позволения. — Жоан снова взглянул на Соледад в надежде получить улыбку на прощание, но она вместо этого остановила его вопросом.

— Шопен? — Видя, что он не понимает, она пояснила:— Сыграете Tristesseв следующий раз?

— Из Шопена — все, что пожелаете.

Обуреваемый противоречивыми чувствами, Жоан удалился, но мысли и душа его остались в номере 601. Продолжая выполнять повседневные обязанности, он действовал машинально, снова и снова вызывая в памяти каждое слово, каждый красноречивый взгляд, ее нежный румянец. Ему во что бы то ни стало нужен был рояль.

В кладовой он столкнулся с месье Филиппом, и тот сразу же заметил, что юноша как-то возбужден.

— Что с тобой, эспаньолито? Ты прямо сам не свой... Уж не вскружила ли тебе голову какая-нибудь красотка, а?

Внимательные глаза месье Филиппа, казалось, пронизывали его насквозь. Жоан покаянно опустил голову.

— Впрочем, я и сам вижу: попал в яблочко. Ты влюблен. Не грусти, парень, дело житейское. Тут нечего стыдиться.

Но Жоана мучил вовсе не стыд, а тихий, всепоглощающий ужас. Он посмел мечтать о запретном и понимал это, но отступиться уже не мог. Была не была — он собрался с духом и доверился старику, рассказал ему все без утайки.

— Да ты с ума сошел, парень! Не вздумай заглядываться на дочь постояльца! Нет, ты все-таки окончательно спятил. Ищи себе ровню: горничную там, судомойку — простую девушку. И выброси из головы эти безумные фантазии, пока не поздно.

— Не могу, сударь. Моя жизнь без нее потеряет всякий смысл, — упрямо ответил Жоан.

— Но ты же ее всего два дня знаешь, сынок.

— Да, но только эти два дня я и живу. До того я был никем, меня попросту не существовало.

Месье Филипп смотрел на него с невольным умилением. Похоже, этот бесприютный мальчишка только что познал сладкую муку, именуемую любовью.

— А она... отвечает тебе взаимностью?

— Она сущий ангел, сударь. Она смотрела на меня с такой нежностью...

— Этого мало. Она что-нибудь тебе сказала?

— Просила еще раз сыграть для нее.

— Час от часу не легче! И где ты возьмешь пианино? — Он пристально изучал лицо Жоана. — Постой-ка... нечего так на меня смотреть! Отвечай, где возьмешь инструмент?

С неистовой мольбой во взгляде, Жоан тихо признался:

— Я подумал про рояль в большом зале... После ужина там пусто...

И месье Филипп решил ему помочь. В конце концов, стены толстые, все спят далеко — кому помешают эти сонаты? Можно не запирать дверь... Да и кто не шел в юности на безрассудство во имя любви? Прогоняя последние сомнения, он тяжко вздохнул про себя: «Эх, молодость... вернуть бы хоть на миг эти волшебные, горько-сладкие грезы!»

Жоан Дольгут вихрем взлетел по лестнице на шестой этаж, надеясь никого не встретить по пути. Кровь стучала у него в висках. Дрожащей рукой он просунул записку под дверь номера 601. Пубенса и Соледад, сидевшие на балконе, услышали шелест бумаги и на цыпочках подбежали к двери забрать конверт.

Надпись на нем гласила: «Для сеньориты Соледад». Пубенса вручила его кузине, та густо покраснела и попыталась распечатать послание, но пальцы не слушались ее. Понимая, что так она еще долго провозится, Пубенса вскрыла конверт сама, чувствуя, как возбуждение Соледад передается и ей. Оставшиеся в прошлом восторги и треволнения влюбленного сердца внезапно ожили в ее памяти.

Жоан назначал Соледад встречу в час ночи в большом зале, чтобы дать концерт в ее честь. Он подробно объяснял, почему вынужден предложить ей столь неурочный час, и просил прощения за то, что не может обставить свое выступление подобающим образом, как ему бы хотелось и как она того, несомненно, заслуживает.

Месье Филиппа тем временем разобрало любопытство, и он лично поднялся в их апартаменты — в белых перчиках и с подносом, на котором красовался свежевыпеченный пирог. Сверху на нем ванильным кремом было выведено имя Соледад, последнюю букву поддерживал на крылышках сахарный херувим. Это дар скромного почитателя по имени Жоан Дольгут, торжественно объявил старик. Пубенса понимающе улыбнулась, догадываясь, что в этом спектакле он исполняет примерно ту же роль, что и она.

К восьми вечера, когда в большом зале было полно народу, девушки спустились поужинать. Жоан преисполнился ликования, увидев свою принцессу. Уже двое суток он не ел, не спал, и каждый вздох давался ему с трудом. Всякий раз, взглянув на нее, он чуть не терял сознание. Но и с нею творилось то же самое. С тех пор как мать заставила ее выпить бульон, который желудок немедленно вернул обратно, она маковой росинки в рот не брала. Еще бы, ведь ее недуг был не из тех, что лечатся бульоном. «У влюбленности и несварения желудка одинаковые симптомы, — заметила Пубенса, глядя на кузину, выходящую из ванной комнаты с позеленевшим лицом. — Разница только в том, что от второго существует лекарство». Ужин проходил неторопливо под монотонные аккорды тапера. Новый официант растерянно уносил нетронутые тарелки Соледад и то и дело предлагал на ломаном французском богатый выбор других блюд. По мере того как освобождались столы, Пубенса, Соледад и Жоан все чаще обменивались быстрыми взглядами. Когда почти все постояльцы закончили вечернюю трапезу, девушки неохотно поднялись и отправились в номер.