Фьямме нравилось ходить пешком. Всегда, когда это было возможно, она предпочитала машине или метро прогулку. Дорога домой занимала не меньше часа, но за это время она успевала развеяться и набраться сил для следующего дня. В эти минуты она могла подумать, могла прислушаться к себе самой. Сегодня она была очень довольна. Сама того не сознавая, она каждый день выставляла себе оценку — по пятибалльной шкале, как в школьные годы. Сегодня она поставила себе 4,8. Фьямма вдруг подумала, что это у нее от Мартина — ставить самой себе оценку. Неужели все супруги становятся в конце концов похожи друг на друга? И сколько всего ей пришлось подавить в себе, только чтобы доставить удовольствие мужу?

Фьямма вспомнила, как неприятно было ей, когда муж каждую ночь, не обращая внимания на ее усталость, расспрашивал ее о работе, иронизировал над ее профессией, шутил, что это не ей, а она сама должна платить за возможность слушать все те "хохмы", что рассказывают ее пациенты, потому что такого раз-влечения ни за какие деньги не купишь. Свою же работу он считал серьезной и сложной. Они спорили иногда до хрипоты, но ни одному из них не удавалось ни в чем убедить другого, а потому Фьямма решила молчать. Мартин подумал, что она наконец-то согласилась с ним, а она просто закрывалась молчанием, как щитом, от его шуточек. Как только он начинал разговор на любимую тему, она словно раскрывала над собой невидимый зонт, чтобы укрыться от потока произносимых им глупостей.

Подобные мелочи все больше отдаляли Фьямму от Мартина. Они почти перестали разговаривать на серьезные темы — их точки зрения почти никогда не совпадали, и Фьямма уже устала спорить взахлеб о философии, политике и религии. Когда-то, еще до свадьбы, эти темы объединили их, сделали интересными друг для друга, но позднее они же стали причиной их отчуждения. Фьямма скучала по умному разговору, из которого она узнала бы что-то новое, который открыл бы ей новые горизонты. С тоской вспоминала она то время, когда они с мужем вместе смеялись до изнеможения, хохотали так, что потом наперегонки бежали в туалет, расстегивая на ходу брюки.

Фьямме деи Фьори не хватало многого, но она никогда никому не жаловалась.

Задумавшись, она не заметила, как дошла до дома. Она решила не вызывать лифт, а подняться пешком. Сняла лишь туфли, чтобы насладиться прохладой мрамора. На улице плавился асфальт — стояла невыносимая даже для Гармендии-дель-Вьенто жара. Сегодня не шелохнулся ни один лист. Когда Фьямма была маленькая, мать говорила ей, что это плохой знак. Она уже почти поднялась на свой этаж, когда услышала этот звук. Этот придушенный крик, что шел из самого нутра земли. Рев взбешенного животного, рвущегося из загона. Ступеньки у нее под ногами начали двигаться. Земля загудела. Фьямме был знаком этот звук: он заставлял ее трепетать в детстве. Она вцепилась в железные перила. Нужно было во что бы то ни стало добраться до двери и отпереть ее. Нужно было оказаться в родных стенах — это лучшая защита.

Соседка с пятого этажа, древняя старушка, давно потерявшая рассудок, начала читать какую-то бессвязную молитву, время от времени выкрикивая: "Ты прав, святой Эмидио: мы это заслужили!" Добравшись наконец до двери, Фьямма пыталась вставить ключ в замочную скважину — дверь дрожала, и ключ все время проскакивал. После многочисленных неудачных попыток ей все же удалось проникнуть в свою квартиру. Все в ней ходило ходуном: в гостиной раскачивались люстры (на них теснились испуганные голуби, и ковер был уже весь покрыт их испражнениями), картины срывались со стен, вазы дребезжали, готовые вот-вот упасть на пол и разлететься на мелкие осколки. На балконе забытый гамак раскачивал неизвестно кого. Из спальни в глубине квартиры вышел невозмутимый Мартин Амадор. Он неторопливо шел по коридору, поднимая с пола и возвращая на свои места все, что попадало со стен, словно происходящее вокруг было самым обычным делом. Шум стих. Толчки прекратились: это было лишь предупреждение без особых последствий. Фьямма вдруг увидела мужа другими глазами. Он показался ей загадочным, окутанным тайной. Таким она его не знала. У него было умиротворенное лицо, будто он пять минут назад вышел с сеанса массажа шиацу. Фьямма спросила его, был ли он сегодня у китайца, и он ответил, что не был. Вечером им предстоял ужин в "Заброшенном саду". Фьямма подошла к мужу, чтобы поцеловать, и почувствовала исходящий от его рубашки слабый запах мирры. Мартин снова ходит в церковь? Снова вернулся к привычкам юности, оставшимся еще с тех времен, когда он учился во францисканской семинарии и собирался стать священником?

Они молча оделись. Оба выбрали черное.

В редакции газеты "Вердад" царило оживление. В тот день стало известно о серьезных кадровых перестановках. Они коснулись в том числе и Мартина Амадора, который поднялся с должности заведующего отделом политики и культуры до заместителя главного редактора. Это означало: больше власти, больше коктейлей, больше ужинов, на которых обязательно его присутствие, больше встреч с важными политиками. Одним словом, вместо прежней рутины — новая.

Мартин, который всегда был космополитом в вопросах культуры и выступал за полную открытость, подобно одному из его кумиров — Джеймсу Джойсу, был известен как вечный оппозиционер и завзятый либерал. Его беспощадного пера многие боялись, как огня. В газете его уважали, им восхищались. Многие говорили, что он мог бы сделать блестящую политическую карьеру, но политика интересовала его только извне. Он надеялся, что новая должность даст ему большую свободу действий, сделает его мнение более значимым, поможет изменить курс газеты. Он сиял. Он чувствовал, что достоин места, которого дожидался двадцать три года. Мартин начинал с того, что редактировал частные объявления, но талант и упорство проторили ему путь в тот отдел, где готовились как самые изысканные, так и самые обычные блюда — где была настоящая газета.

С первого дня Мартина захватил и увлек бешеный ритм работы редакции. С юношеской наивностью он полагал, что, трудясь здесь, сможет изменить мир. Ему до сих пор нравилось здесь все. От запаха свежей типографской краски до ежедневного тщательного редактирования статей и сводок новостей, которые, составив однажды за утренним кофе компанию кому-то из жителей Гармендии, заканчивали свое существование либо на рынке, где в них заворачивали рыбу, либо в ловких руках хозяйки, решившей помыть окна, а то и просто в мусорной корзине.

Мартина не смущала эфемерность его труда. Жизнь написанных им колонок была коротка — каких-нибудь двадцать четыре часа, — но удовлетворение, которое он получал, компенсировало их раннюю гибель. Чтение газеты стало для него ежеутренним ритуалом. И это были почти волшебные моменты.

Мартин представлял себе, как его статьи читают тысячи читателей, и гордился тем, что он просвещает соотечественников, заставляет думать и спорить, что многие его любят за это, хотя у кого-то, возможно, он вызывает чувство ненависти. Его статьи никогда не проходили незамеченными. И это ему нравилось: он ненавидел равнодушие во всех его проявлениях. Его статьи нельзя было перепутать с чьими-либо еще.

В то утро, узнав о новом назначении, Мартин прежде всего подумал, что теперь у него будет хороший предлог, чтобы возвращаться домой поздно. Нужно позвонить Фьямме, сообщить ей новость, а потом... потом он позвонит Эстрелье. Однако он тут же одер-нул себя: как же так? Он, ярый противник лжи, собирается солгать? Что с ним случилось? Что произошло в тот день, восьмого мая, когда он познакомился в парке с Эстрельей? В какие игры он играет? С тех пор как он познакомился с Фьяммой, Мартин ни разу не изменил жене.

За долгие годы их брака встречались, конечно, женщины, которые ему нравились. Но он лишь молча любовался ими. Дальше этого дело не шло. Когда в разговоре с друзьями речь заходила об адюльтере, он давал понять, что и сам тоже не без греха, — но лишь для того, чтобы друзья не почувствовали себя неловко. Ну и, конечно, чтобы не выглядеть хуже других. Но тогда это была ложь. А сейчас все было правдой. И эта правда грозила перерасти в серьезную проблему. Мартин играл с огнем. Он никогда ни с кем не обманывал Фьямму. И сейчас нужно немедленно прекратить тайные встречи с Эстрельей. Именно сейчас, пока их отношения не зашли слишком далеко. Да, пора с этим покончить, думал Мартин. Но одно дело разум, и совсем другое — сердце. А сердце его с каждым днем все больше тянулось к Эстрелье. Мартин ловил себя на том, что считает дни, часы и даже секунды до встречи с ней. Он ждал этих встреч, как ждут майского дождя. Чувствовал себя юнцом. И снова тайком (не хотел показаться слабым и чересчур чувствительным) писал стихи, чего не делал с тех самых пор, как они с Фьяммой поженились.