В прихожей они встретились с "агрессором". Его принес привратник. Расколотый надвое ангел был прекрасной деревянной резной фигурой XVI века, украшавшей когда-то нос корабля. Эстрелья взяла ангела в руки и какое-то время задумчиво прикидывала возможности реставрации. Фьямма смотрела на нее с интересом: она не переставала удивляться поведению этой женщины, которая больше волновалась за антикварную вещь, чем за нее. К тому же Эстрелья слишком много говорила, отчего казалась то очень нервной, то даже несколько фривольной.

Фьямма ее не осуждала: она была психологом и привыкла к различным типам поведения. Какие только женщины не приходили к ней на прием! Каждый день она сталкивалась со всеми возможными разновидностями боли, тиков, разочарований, маний, одиночеств и неудач, иногда молчаливых, иногда неуемно красноречивых.

Эстрелья провела ее через мансарду с очень высокими потолками в огромную открытую лоджию, где среди кустов жимолости, бугенвиллей и апельсиновых деревьев пряталось множество ангелов. Пение сотен крохотных птичек превращало это место в волшебный сад. Фьямма подумала, что этот уголок создан человеком очень тонким, чувствительным и наверняка очень много любившим.

А Эстрелья между тем рассказывала о воздушном саде. О том, как впервые его увидела. Она сказала, что никогда ничего здесь не меняла, поскольку воспринимала это место как священное, как алтарь любви. Женщина, создавшая его, пережила трагическую любовь и укрылась от своей боли среди ангелов. Она так стремилась забыть об этой боли, что в конце концов забыла, кто она сама. Она умерла от болезни Альцгеймера, но это было в те далекие времена, когда об Альцгеймере и не слыхивали, так что все решили, что она умерла от любви.

Фьямма подумала о тех бесчисленных историях несчастной любви, которые она выслушала в своем кабинете, и ей представились реки слез: они стекают по ее лестнице, сливаясь в единый шумный поток. Сама того не заметив, она произнесла вслух: "Каждому нужна мечта, иначе человек умирает по частям".

Эстрелья оставила злополучного ангела в лоджии. Руки его были опущены, ладони разведены — он словно молил о чем-то. Чудесные крылья в слабом свете пасмурного дня, казалось, вот-вот распрямятся перед полетом. Если бы здесь был Мартин, думала Фьямма, глядя на разбитого ангела, он сказал бы, что это крылья Боттичелли. Он много знает об ангелах. Внезапно у нее закружилась голова. Эстрелья подхватила ее под руку и довела до софы. Сказывалась потеря крови. В желудке возникло неприятное ощущение, но Фьямма приготовилась перенести его молча, как всегда: она с детства была такой — скрывала свои неприятности, чтобы не огорчать других.

Хотя ее ни о чем не просили, Эстрелья вышла на кухню и вернулась с чашкой дымящегося отвара мяты — нарвала листочков тут же, в саду. Душистое питье вернуло Фьямме силы. Прихлебывая из чашки и беседуя с Эстрельей, она не заметила, как они перешли на "ты", а вскоре обе так увлеклись разговором, что Фьямма забыла о своем недомогании.

Слушая, Фьямма любовалась коллекцией ангелов, прекраснее которой она ничего не видела. Она вспомнила о своем давнем желании собирать фигурки индийских божеств и неожиданно подумала: "Люди собирают коллекции, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Когда же мы полны изнутри, у нас просто не остается места ни для чего внешнего". Ей стало интересно, с каких пор ее новая знакомая собирает свою коллекцию. Почему-то очень захотелось узнать, когда появились здесь первые фигурки. Она неожиданно прервала Эстрелью, спросив, сколько лет та уже собирает ангелов. Вопрос был совершенно не связан с темой разговора, но Эстрелья, обрадовавшись возможности поговорить о любимом предмете, рассказала историю во всех подробностях.

В детстве она училась в монастырской школе, у кармелиток-босоножек. У входа в школу ее всегда встречал ангел с распростертыми объятиями. На каменной ленте, соединявшей его крылья, было высечено по латыни: "Ora et labora"

[1]

. Она очень привыкла к ангелам и верила, что в трудную минуту один из них всегда окажется рядом и поможет ей. А вот собирать их она начала совсем недавно, года три тому назад, после развода.

Фьямма подумала, что ее теория внутренней пустоты подтверждается. Она взяла приготовленный Эстрельей пакет с колотым льдом и приложила к переносице. Лицо уже сильно опухло.

Время шло. Лед таял, разговор продолжался. Фьямма узнала, что Эстрелья руководит неправительственной организацией "Любовь без границ" и всей душой предана своему делу: нести в самые отдаленные уголки земли такую необходимую каждому человеку и так редко нынче встречаемую любовь. Узнала, что она сирота, что была единственной дочерью в семье, и разглядела в ее глазах беззащитную гримасу печали и одиночества под маской доброжелательной улыбки и изысканных манер.

Фьямма привыкла задавать вопросы, заставляющие собеседника открывать душу, выкладывать все без утайки. Она не только умела слушать, она была внимательным наблюдателем. Понимала язык жестов, по малейшим деталям могла догадаться, что происходит в глубинах человеческой психики. Глядя на лицо, видела душу. Ее уделом было выслушивать горькие признания покинутых и разочарованных, сочувственно молчать и все понимать. Она была уверена, что самое главное для каждого человека, то, без чего он не может быть счастливым, — это найти понимание. Непонимание — питательная среда для хронического одиночества, разъедающий душу червь, порожденный отсутствием любви. Фьямма чувствовала, что Эстрелье нужен кто-то, кто готов был бы ее выслушать, для кого она стала бы небезразлична. За красотой, элегантностью, блеском Эстрельи прятались сиротские лохмотья.

 Когда Эстрелья закончила говорить, Фьямма рассказала ей, чем занимается сама. И началась беседа о мужчинах и женщинах, о взаимном непонимании и обидах, о надеждах и разочарованиях... Об одиночестве... В каждом произносимом психологом слове Эстрелья узнавала себя. Ей никогда не приходило в голову, что она нуждается в помощи специалиста. Разговор с Фьяммой растревожил старую рану. Эстрелья никогда ни с кем об этом не говорила. Скрывала свое горе, заполняя пустоту в душе благотворительной деятельностью. Сколько уже времени несет она свое одиночество сквозь коктейли, шампанское, смех, речи? Разве есть худшее одиночество, чем то, которое сопровождается собственным смехом и чужим счастьем? А в ее жизни этого было слишком много... Эстрелья вдруг поняла, что страдает хроническим одиночеством. Кончики губ ее сами собой поднялись — она улыбнулась. Это не ускользнуло от Фьяммы, которая за много лет работы не раз убеждалась, что когда люди уже не в силах переносить боль, они улыбаются, чтобы эту боль скрыть.

В этот миг зазвонили колокола всех церквей города, возвещая о том, что уже наступил полдень. Фьямма вспомнила о назначенной на сегодня встрече и вскочила, словно подброшенная пружиной. Отыскала в сумке телефон. Она ненавидела мобильные телефоны. Поэтому свой постоянно отключала. Автоответчик был переполнен.

Какое странное ощущение... Ей казалось, что коло-кола ошибаются — не может быть, чтобы она провела здесь столько времени. Незаметно протекли час за часом — и вот уже полдень. Она слишком много говорила и еще больше слушала.

К ней вернулась боль. Нос казался ей огромным, и в нем что-то пульсировало.

Фьямма не стала подходить к зеркалу, чтобы взглянуть на распухшее лицо, и не переоделась, хотя Эстрелья предлагала чистую блузку взамен ее собственной, испачканной кровью. Она все еще порхала бабочкой среди ангелов, от истории к истории. И провела бы так целый день, слушая и рассказывая...

Она взглянула на свою рубашку и с удивлением заметила, что засохшая кровь образовала на ней странный и очень осмысленный узор. Словно рожденные кистью Фриды Кало, расцвели среди переплетения шипов восемь красных роз. Завораживающе красивая

картина. Фьямма хорошо знала судьбу мексиканки — она изучила ее жизнь по ее картинам. Искусство было самой заветной страстью Фьяммы. Душа ее замирала всякий раз, когда на какой-нибудь выставке взгляд ее встречал полотно, вдохновленное истинным даром. Розы на ее рубашке что-то означали, но она никак не могла уловить что.