— Все мы хотим быть теми, кем были когда-то. Чувствовать то, что мы когда-то чувствовали. В нашем возрасте, мадам, даже сны перестают удивлять. Мы начинаем повторять самих себя.

Разговор прервал скрежет ключа в замке. Кадис вернулся. Жюльетт поспешно удалилась в кухню, оставив супругов наедине.

— Ты почему так рано встала? — Художник хотел поцеловать жену, но та отстранилась.

— Где ты был?

— Раньше ты меня не спрашивала о таких вещах, Сара.

— Раньше ты не был таким далеким.

— Что с тобой творится?

— Со мной ничего. А вот с тобой что творится, Антекера?

Кадис направился к бару и налил себе двойное виски. Жена звала его по фамилии лишь в тех редких случаях, когда по-настоящему сердилась.

— С каких пор ты пьешь по утрам?

— Я не ложился.

— Что с тобой происходит?

— Сара... Я не знаю.

— Мне нужна правда.

— Какая правда? Абсолютной правды вообще не существует. Правда — это то, что ты хочешь услышать. Что хочешь услышать ты? Я понимаю не больше твоего.

Сара внимательно смотрела на мужа, ожидая ответа. Кадис залпом прикончил виски.

— Желание... Меня томит желание, — произнес он едва слышно.

— Ты влюбился? Я правильно понимаю? Ты это хочешь сказать?

— Я вымотан, Сара.

— Ответь же, наконец!

Кадис поднял на жену усталые глаза. У него не было сил не только в чем-либо признаваться, но и просто творить.

— Нет. Я совершенно точно не влюблен. Я не там и не здесь... Вообще нигде. Я потерял себя. Понимаешь?

— Где ты был?

Кадис не ответил. Сара все равно не поняла бы природу его чувств к Мазарин. Как найти верные слова, как объяснить, что он вновь ощутил себя живым только в постели с двадцатитрехлетней девушкой. Что, любуясь ее красотой, он снова обретал смысл жизни. Кадис ушел в спальню. Сара последовала за ним.

Она собиралась возобновить расспросы, но художник остановил жену:

— Нет, Сара... Пожалуйста. Потом; сейчас я не могу разговаривать.

Сара сорвала пижаму, представ перед мужем совершенно нагой, и обхватила руками тщедушные груди.

— Они тебя больше не соблазняют? Слишком обвисли? Тебе не хочется их поцеловать?

Кадис отвел взгляд.

— Трус! Посмотри на меня, я твоя жена. Я твоя Сара, которая состарилась вместе с тобой. Или ты не заметил? Иди сюда!..

Сара схватила мужа за руку и потащила к зеркалу.

— Ты давно смотрел на свое отражение?

В исступлении Сара попыталась сорвать с Кадиса рубашку, но тот оттолкнул жену.

— Посмотри на себя! Или, по-твоему, зеркало врет? Или это не твое отражение? Ты старик, такой же СТАРИК, как я. Мы разваливаемся на куски. От нас пахнет старостью, и этот запах не перебьешь никаким одеколоном. У нас на губах не мед, а плесень, ПЛЕСЕНЬ. Понимаешь? СМОТРИ! Ты лысый и толстый. Думаешь, я ничего не вижу? У тебя разрастаются брови, а в ушах полно волос... СМОТРИ! Ты весь в морщинах! Или ты только мои морщины замечаешь?

Кадису было горько и стыдно за них обоих. Сара опустилась на пол и принялась рыдать. Ее голое тело на темном паркете казалось бледным и жалким.

Кадис обнял жену.

Подхваченные вихрем страсти, они оказались в постели. Сара сорвала с Кадиса рубашку. Он поспешно спустил брюки. Его мужское естество пробуждалось с новой, неведомой прежде силой. Художник со стоном подмял под себя жену. Сара всхлипывала, Кадис рыдал. Они и сами не понимали, что чувствуют, но чувствовали. Их ожившие тела извивались, выгибались, тянулись друг к другу, тщась утолить немыслимую жажду. Снова, снова и снова... Чтобы раствориться друг в друге. Забыть самих себя. Ничего не видеть и не знать. Впасть в грех... Вернуться.

Кадис и Сара проспали целый день, боясь открыть глаза и увидеть правду. Картина без красок, фотография без пленки, видение, которое исчезнет при свете дня. Оба опасались, что их сон вот-вот кончится и начнется кошмар.

В ту ночь Арс Амантис, по обыкновению, собрались в парижских катакомбах, в далекой от туристических маршрутов галерее, сохранившей жутковатую атмосферу былых эпох. Узкий туннель вел в просторную известняковую пещеру, в которой покоился прах предков нынешних адептов ордена, павших во время окситанской резни. Здесь, среди факелов, гулких стен и неясных теней, посвященные могли спокойно побеседовать о Святой.

Собравшиеся были одеты в белые балахоны с вышитыми на груди символами. Художники, писатели, профессора, музыканты, артисты — люди, унаследовавшие от предков страсть к созданию придуманных миров. Среди них не было ни одной женщины.

— Тело? — спросил Мутноглазый у магистра ордена. — Нет, монсеньор, я не имею представления о том, где оно может находиться. Я даже не уверен, что оно в действительности существует.

— Что для нас важнее, — спросил один из приближенных магистра, — найти Святую или выяснить, является ли девушка ее потомком?

— С чего ты взял, что она потомок Святой? Не исключено, что мы выдаем желаемое за действительное.

— А медальон? — возразил один из братьев.

— А старик? — поддержал его другой.

— А если это ловушка?

— А если она самозванка?

— Или сумасшедшая.

— Тот, кто неподобающе обращается с нашим символом, недостоин состоять в братстве.

— Скорее всего, это просто напуганная девчонка. Вам такое в голову не приходило?

— К ПОРЯДКУ! — провозгласил магистр. — Так мы ни к чему не придем. Цель нашего собрания не строить догадки, а принять решение. Наши предки потратили немало сил на поиски тела Святой. Сегодня, — он указал на Мутноглазого, — одному наших братьев удалось напасть на след. Давайте дадим ему слово.

— Пусть говорит, — хором откликнулись братья.

Мутноглазый кивнул, нервно облизав губы.

— Ювелир может подтвердить мои слова.

— Все верно, братья, — вступил тот. — Вещь, которую я исследовал, подлинная. На ней, вне всякого сомнения, изображен символ нашего ордена. Металл — чистое серебро, которое я с уверенностью могу датировать одиннадцатым веком. В те времена из него отливали монеты. Я уверен, что это тот самый медальон, с которым была погребена Святая.

— Хоть брат и не выполнил в точности наше поручение, — магистр укоризненно посмотрел на Мутноглазого, — теперь мы располагаем почти точными сведениями. Реликвия, потерянная несколько веков назад, скоро вернется к нам.

— Девушка эта — художница, монсеньор. Поэтому рискну предположить, что она — одна из нас. Возможно, принадлежит к какому-нибудь неизвестному ответвлению Арс Амантис.

— Вряд ли, — усомнился кто-то из братьев.

— Каждый вечер она ходит на занятия в Ла-Рюш, — многозначительно добавил Мутноглазый.

— В Ла-Рюш? — насторожился какой-то художник. — Это к Кадису, что ли?

— Ты его знаешь? — встрепенулся магистр.

— А кто его не знает, монсеньор. Из-за него моя карьера сошла на нет, не успев начаться. Этот Кадис захватил все: галереи, рынок, большие выставки, прессу...

— По-твоему, Кадис догадывается, кем может быть эта девушка? — спросил магистр.

— Если да, то мы погибли. В силах этого человека сделать так, чтобы девочка исчезла и мы никогда ее не нашли. Он держит в кулаке весь Париж.

— Интересно, что она делает в его студии.

— А вам не приходило в голову, что Святую прячут именно там? Ла-Рюш — довольно уединенное место. Никто не догадается, что там может храниться реликвия.

Братья шумно обсуждали услышанное. Строили предположения, судили и обвиняли. Обстановка в собрании стремительно накалялась. Все пребывали в возбуждении.

— Дерзновенный Дуализм! — восклицал обиженный художник. — Да он придумал это псевдодвижение только для того, чтобы подороже продавать свою мазню. Ничтожество!

— Успокойся, — оборвал его кто-то. — Ты необъективен. В тебе говорит зависть.

— А какое отношение Дерзновенный Дуализм имеет к нашей Святой? — спросил один из братьев.

— Спокойствие, господа, прошу вас, — призвал магистр и спросил, обращаясь к Мутноглазому: — Ты принес фотографии девушки?