— Орден уже не тот, что был, монсеньор, — взял слово один из братьев. — Мы погрязли в склоках и зависти, а искусство между тем умирает. Сколько длится эпоха упадка? Мы утратили корни. Утратили память. Минимализм, концептуализм, отрицание экспрессионизма... реализма... Абстрактная живопись. Компьютеры, Интернет, мгновенная фотосъемка, видео... Любовь и ненависть больше никого не интересуют. Вдохновение кончилось... Смерть и страсть, Эрос и Танатос. Война и нищета... Ничем нас не проймешь.

— Так и есть, — согласился кто-то. — Мы все иссохли.

— Но орден — это не только искусство. Что стало с нашей верой? Нами движет голое честолюбие. Мы перестали заботиться о своих душах. Вспомните, братья, наше кредо: "Действие в бездействии". Наше предназначение защищать и беречь то, без чего этот мир погибнет. Веру и любовь, братья. Отвагу воинов и служение клириков. Религиозную истовость и любовный жар.

— Но нам некому поклоняться.

— Неправда. Прежде нам было довольно знать о Святой, чтобы почитать ее. Значит, она будет вдохновлять наши свершения и впредь.

— Ты и вправду веришь, что мертвое тело поможет вернуть орден к жизни? Что наша жизнь изменится, как только мы обретем реликвию? — спросил какой- то скептик.

— Это вопрос веры. Если ты сомневаешься, тебе нечего делать в нашем братстве.

— Достаточно. Давайте избегать фанатизма, — вмешался магистр. — Сейчас наша главная цель — разыскать Святую. Все остальное второстепенно. У меня есть предложение: поскольку Джереми занимается этим уже давно, и именно он сумел разыскать девушку с медальоном, мы должны дать ему карт-бланш. Пусть действует, как подсказывает интуиция. У тебя есть какой-нибудь план, Джереми?

Мутноглазый с достоинством кивнул:

— Как уже было сказано на предыдущем собрании, я уверен, что тело Святой находится в студии художника. Проникнуть туда мне пока не удалось. Там очень серьезная система защиты. Кстати, вам не приходило в голову, что Кадис может быть одним из нас? В конце концов, он и вправду замечательный художник.

— Не такое уж абсурдное предположение. Кадис много писал о дуализме, а в основе нашего учения, как известно, лежит представление о двойственной природе человека.

— Но почему же тогда он хочет обидеть девушку?

— А ты уверен, что он хочет ее обидеть?

— Да, если учитывать историю Сиенны и то, что я видел своими глазами. По-моему, параллели бросаются в глаза.

— Слишком много предположений, — пробормотал давешний скептик.

— А что, если я попробую втереться в доверие к Кадису? — вызвался завистливый художник. — Может, мне удастся что-нибудь разузнать. Например, выяснить, куда он дел тело.

— Мне жаль тебя расстраивать, но Святая пропала из склепа задолго до рождения Кадиса.

— И любого из нас.

— А что... Не такая уж плохая идея, — проговорил магистр, обращаясь к художнику. — Решено. Мы постараемся сблизиться с Кадисом.

— Дайте мне еще несколько дней, — попросил Мутноглазый. — В окружении девушки появился новый персонаж. Я хочу кое-что о нем разузнать.

— Хорошо, — согласился магистр. — Мы будем ждать твоего звонка.

В три часа ночи Сара Миллер проснулась от холода, хотя в комнате было жарко натоплено. В последние годы стужа проникала в ее тело в начале осени и не уходила до самой весны.

Сара встала, на цыпочках пробралась в гостиную и подошла к широкому окну. У нее ныли кости и болела душа. Закурив сигарету, она стала смотреть на улицу. Накрывшая Европу волна холода добралась до Парижа, сковав льдом улицы и памятники. Вдалеке маячил сквозь туман силуэт Эйфелевой башни. Город окутывала непроницаемая, тоскливая мгла. В тумане по пустым широким улицам бродили чьи-то заблудившиеся сны.

Саре не хотелось жить. У нее больше не осталось сил. Недавняя выставка на Елисейских Полях обернулась небывалым триумфом, но теперь художнице совершенно расхотелось творить. Сара поглядела на часы и решила позвонить в Нью-Йорк своему агенту и давней приятельнице.

— Сара! Ты что в такую рань?

— Мне захотелось с кем-нибудь поговорить.

— Что-то случилось?

— Обыкновенная бессонница и дикий холод.

— Ты не стала бы звонить из-за холода. Наверняка случилось что-то серьезное.

— Возможно.

— А что Кадис?

— Спит.

— Я не об этом. Как у вас дела?

— Кажется, все хорошо.

— Кажется? Значит, ты не уверена?

Сара молчала.

— Сара? — окликнула ее подруга.

Художница медленно заговорила:

— Я подозреваю, что Кадис безумно влюбился, но ума не приложу в кого.

— С каких пор тебя стали волновать увлечения мужа?

— На этот раз все по-другому. Кадис совсем замкнулся; он не хочет со мной говорить, а я не хочу повредить его работе. Судя по всему, он снова начал писать.

— Почему бы тебе не приехать?

— Одной, без мужа?

— Всего на несколько дней. Я как раз готовлю выставку одной феноменальной колумбийки по имени Каталина Мехия. Ты просто обязана увидеть ее картины. Они великолепны.

— Мне нужно подумать.

— Познакомишься с новыми людьми. Ты так давно не была в родном городе. Приезжай, развлечешься. А Кадис пусть как следует по тебе соскучится.

— А если он меня бросит?

— Он тебя?.. Я верно расслышала? Сара, которую я знаю, ни за что бы так не сказала. Пусть он боится, что ты его бросишь. Тебе давно пора развеяться. Уж если твой муж не бросил тебя за все эти сумасшедшие годы... Забудь о нем. Хотя бы ненадолго... У меня как paз появилась одна гениальная идея. Это будет бомба!

— Знаешь, я в последнее время совсем разучилась удивляться.

— Ничего, снова научишься, когда узнаешь, что я придумала. Ну, так как? Едешь?

— Право, не знаю.

— Приезжай. Скажи, что приедешь.

— Когда выставка?

— Через пятнадцать дней, ты как раз успеешь.

— Ну хорошо, приеду.

Положив трубку, Сара закурила очередную сигарету, потом еще одну и так до самого рассвета. Ночь прошла, а тревоги остались. Надо было что-то делать. Думать. Двигаться. Искать. Находить. Бороться с демоном сомнения. Понимать. Делать вид, что живешь. Есть. Гулять. Болтать о пустяках. Смеяться без повода. Плакать от смеха. Даже если не до смеха. Творить без вдохновения. Избавиться от зеркал. От любых вещей, в которых может отразиться ее лицо или душа.

— Что с тобой, милая? — послышался голос Кадиса. Улыбаться. Надо улыбаться. Сара насильно растянула губы в подобии улыбки.

— Очень холодно, я не могла заснуть.

— Иди ко мне. — Кадис обнял жену за плечи и притянул к себе.

— Я еду в Нью-Йорк. — Сара резко высвободилась.

— В Нью-Йорк? Это еще почему? Зачем?

— Мы оба прекрасно понимаем, что происходит Я не идиотка, Кадис.

— О чем ты, Сара?

— Тебе нужно с этим разобраться, и тут я тебе не помощница. Мне нужно отвлечься, позабыть обо всем хотя бы на время. Я очень устала.

— Ты уверена, что Нью-Йорк лучшее место для отдыха?

— Это моя родина. Иногда мне хочется потеряться на тамошних улицах, снова стать никем.

— Тебе не нужно никуда ехать. Я безнадежен, Сара; и это совсем не то, что ты думаешь.

— Не лги самому себе, Кадис.

— Посмотри на меня! Сара, я старик. Ты сама мне так сказала. Я слишком стар... для всего. И это страшно. Старость — это конец всему. Пока мы были молодыми, бег времени нас не заботил. Мы думали, что все всегда будет по-нашему. Брали, брали и брали, не замечая, что каждую секунду время отнимает у нас нас самих. Потихоньку пьет из нас жизнь. Вот сейчас мы разговариваем, и... оно здесь. Неужели ты не чувствуешь? Слышишь, как тикают часы? Это время откусывает от нас по кусочку. Крадет у нас воздух; забирает последние крохи радости, которые нам остались... Я уже все потерял... Сбылся самый страшный из моих кошмаров: я больше не достоин обладать красотой.

— Она красива?

— Сара... У меня никого нет.

— Все стареет, Кадис. Даже красота. Никто из нас нe свободен от бега времени. Не меняется только честность. Она никогда не постареет. Быть честными с самими собой...