Несмотря на всю свою нежность и большое чувство к Ибрагиму, Саида понимала, что теперь она не может уделять ему столько внимания. Новые аппараты надо осваивать, испытывать… У нее совсем не будет свободного времени.

И вот сейчас, спускаясь по лестнице, Саида не могла освободиться от горького чувства… Должно быть, Ибрагиму действительно тяжело. Но что она может сделать!

* * *

Уже совсем стемнело. Зажглись огни над плоской крышей института, где праздновалась творческая победа Гасанова и его друзей.

На берегу, у причала, стояли Агаев и Рустамов, всматриваясь в темноту.

Директор переложил трубку из одного угла рта в другой и взглянул на часы:

— Ну, Али, я думаю, больше гостей не будет. Можно начинать.

— Постой, как будто кто-то плывет, — сказал парторг, приложив руку к уху. — Слышишь? В стороне.

Они быстро пошли по берегу. Где-то здесь слышался плеск, но, странно, — никаких огней.

Рустамов включил фонарик. Из темноты выплыло испуганное лицо Рагима. Он вылезал на берег, выжимая на ходу свою одежду.

— Смотри, Джафар! Новый гость… Ты что здесь делаешь? — строго спросил Рустамов, обращаясь к Рагиму.

— Испытания проводим… — Смущенный парень нахмурился и опустил голову.

— Какие испытания?

— Мотора… Форсированный режим… — помолчав, ответил Рагим и, все еще не поднимая глаз, крикнул: — Ребята, идите! Чего прячетесь!

Из темноты вышли и другие испытатели «плавучей лаборатории».

Щурясь от яркого света направленного на него фонарика, Степунов вылил воду из будильника и приложил его к уху.

— Неужели работает? — весело спросил Рустамов.

— Как часы, — серьезно ответил парень, услышав знакомое тиканье.

— «Окунь», «Окунь»… Я «Рак»… Отвечай для связи! — как бы опомнившись, вдруг закричал радист Али в микрофон.

— Работает? — скрывая улыбку, деловито осведомился Рустамов.

Али поправил наушники и с достоинством ответил:

— Как часы!

— На редкость удачные испытания! — Директор рассмеялся и торопливо выпустил вверх облачко дыма. — У нас далеко не всегда так бывает. А где же ваша лодка?

— Здесь, — неопределенным жестом указал Степунов в темноту. Мотор у нее…

— Как часы? — Рустамов похлопал юношу по плечу. — Знаем…

— Да нет… — Степунов нахмурился, вытирая измазанное маслом лицо. — Сдал он… А потом что-то из воды как вынырнет! Лодка и перевернулась.

— Выдумываете вы все, ребята, — сказал Агаев, вынув трубку изо рта. — Что такое могло выскочить из воды?

— Кто его знает, — пожимая плечами, сказал Степунов. — Вроде белого тюленя… С нами москвич ехал. Если не верите, спросите у него.

— А где он? — спросил Рустамов.

Ребята растерянно оглянулись по сторонам и смущенно посмотрели друг на друга. В самом деле, где же их спутник?

* * *

На крыше института продолжался праздник. Все были веселы и довольны. Гасанов, несмотря на тяжелый для него разговор с Рустамовым и Саидой, казался веселым, был приветливым и радушным хозяином, одинаково внимательным ко всем.

Над головами гостей горели тонкие светящиеся трубки — лампы дневного света. В зелени, опоясывающей балюстраду, мерцали маленькие голубые лампочки, как светлячки. На эстраде гремел оркестр.

Шумное веселье царило в этом открытом зале, где не было ни стен, ни потолка. Блестел, переливаясь огнями, хрусталь бокалов. В огромных вазах — гроздья лучшего в нашей стране янтарного винограда «шаны».

Гасанов сидел на почетном месте, рядом с директором института Джафаром Ал-екперовичем Агаевым.

Директор с тревогой поглядывал на свободное кресло Рустамова. Как долго он не идет! Удалось ли спасти человека, неужели он не смог доплыть до берега?…

Вошел Рустамов. Его встретили шумными возгласами.

— Салам, Рустамов!… За твое здоровье, Али!… Еще сто лет жизни! — слышалось со всех сторон.

Парторг радушно улыбался и, прижимая руку к сердцу, приветствовал своих друзей.

Опустившись в кресло рядом с Гасановым, он наклонился к нему и тихо спросил:

— Ты хорошо помнишь, что студент оставался на вышке?

— Конечно! — Гасанов удивился. — Я же справлялся по радио, почему он задержался. А что? — вставая и пожимая кому-то руку, уже через плечо спросил он.

— Ничего, так просто вспомнил. Его приглашали, а он не пришел.

Рустамов наклонился к директору и шепотом сообщил:

— Отправлены катера. Ищут. Как только будет что-нибудь известно, нам скажут.

На другом конце стола сидела Мариам. Перед ней стоял огромный букет бархатных темно-красных георгин. Такого же тона было ее платье; казалось, что сшито оно из осыпавшихся лепестков этих цветов.

Многие из гостей невольно задерживали взгляд на лице красивой девушки. Замечая это, Мариам чувствовала неловкость. Она была расстроена разговором с Гасановым, подозревая, что ей далеко не все известно о предстоящих изменениях в плане его работ. Как все неладно получается! Этот день для Мариам был явно неудачным, несмотря на праздник. Ко всем неприятностям добавилась новая: ребята не приехали на вышку. А она так старалась для них! Опять, наверное, провозились со своей лодкой.

В зал вошел человек в костюме голубовато-серого цвета. Его шею стягивал крахмальный воротничок.

Распорядитель, тощий и длинный, с галстуком-бантиком, который прыгал при каждом его движении, любезно предложил гостю свободное место, рядом с Мариам.

«Вероятно, приезжий, это о нем говорил Гасанов. Зачем его посадили рядом? Я же не хотела!» недовольно подумала Мариам, украдкой наблюдая за незнакомцем.

Он сидел молча и смотрел на цветы, не обращая на девушку никакого внимания.

Мариам почувствовала невольную досаду. Гость не должен так подчеркивать свое равнодушие ко всему окружающему! Это даже невежливо… Но зато другой сосед Мариам, фотокорреспондент местной газеты, оказался весьма словоохотливым, даже надоедливым собеседником. Таких людей Мариам не любила, и ей было просто скучно слушать его. Когда он замолчал, девушка облегченно вздохнула.

На эстраде готовили концертные номера. Принесли несколько электромузыкальных инструментов, похожих на игрушечные пианино без клавиш. Расставили репродукторы. Вышли музыканты с новыми, довольно странными инструментами: у них были только одни грифы, без резонаторов; от этих длинных линеек тянулись провода к аппаратам, укрепленным на пюпитрах для нот.

Мариам, большая любительница музыки, с нетерпением следила за этими приготовлениями.

Слегка подпрыгивая, выбежал дирижер. Взлетела его палочка, и забегали пальцы музыкантов по грифам без струн и необычным, нарисованным клавиатурам. Полилась знакомая мелодия из репродукторов.

Мариам не помнила, в который раз слышала она эти волнующие звуки, полные мечтательной грусти и в то же время необыкновенной силы жизни, стремительной радости.

Неясные желания поднимались в ней. Что-то ждет ее впереди? Новые путешествия, новые встречи, пленительное волнение неизвестности…

Девушка обернулась к соседу. Он сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза. Мариам невольно почувствовала, что в этот вечер он не видел ни эстрады, ни дирижера, ни тем более ее. И, наверное, он ничего не слышал: ни музыки, ни отдаленного шума моря, ни сдержанного разговора за столом, ни пароходных гудков на рейде… Бокал с темным, почти черным вином, такого же цвета, как и георгины в вазе, стоял перед ним нетронутым.

На эстраду бесшумно выплыли стройные, высокие девушки в национальных костюмах. Розовый атлас их длинных платьев и белые нетающие облака прозрачных шарфов закрывали всю сцену. Начался танец.

Танцовщицы держали в руках по два блюдца и ритмично постукивали по ним пальцами в наперстках. Это напоминало танец с кастаньетами.

«Звон фарфора нежен и мелодичен, это не сухой стук деревянных колотушек-кастаньет, которые известны всем, — подумала Мариам. Почему же об этом чудесном девичьем танце с блюдцами никто не знает за пределами нашей республики? И там, на севере, откуда родом этот мой молчаливый сосед, тоже ничего об этом не знают…»


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: