Приподняв голову одного из них, Саида влила ему в рот рюмку коньяку.

Человек открыл глаза, привстал, вынул из мокрого кармана очки, надел их и огляделся по сторонам.

Саида с удивлением узнала в нем пассажира, с которым летела из Москвы.

В каюту быстро вошел морской офицер в дождевом плаще. Он только что прибыл на сторожевом пограничном катере.

Сняв плащ и аккуратно повесив его у двери, офицер мельком взглянул на рыбаков и, потирая руки от холода, проговорил:

— Хороший ход у вашей «яхты»! Нам пришлось поторопиться.

Танкер направлялся к берегу. Шторм постепенно стихал. Гасанов стоял среди цистерн, закрепленных на палубе, и в сотый раз пересчитывал их.

Там, где затонул подводный дом, оставили плавучий остров. Люди ждали: а вдруг еще один шар поднимется из глубины?… Нет, исчезла всякая надежда… Некому замкнуть рубильник, чтобы освободить капитана подводного дома.

Разве знал Гасанов, что Синицкий не утонул, когда перевернулась цистерна, а остался внизу вместе с конструктором, остался с трепетной надеждой, что ценой своей жизни он спасет его. Никто об этом ничего не знал…

Плыл танкер к берегу… Торопились теплоходы вовремя прийти в свои порты.

На палубе теплохода «Азербайджан» под парусиновым тентом светились желтые абажуры, как цветы огромных подсолнечников, склонившиеся на изогнутых никелированных стеблях. За столами оживленно беседовали и смеялись люди.

А в темноте, у самого борта теплохода, проплывал белый шар с потухшим фонарем…

Был воскресный день. Из репродуктора неслась веселая музыка. После тяжелой штормовой ночи настало утро, безоблачное и радостное. На улицах слышались звонкие голоса, смех, возгласы. Люди торопились на поезда и автобусы: они направлялись к морю.

В кабинете директора института все окна были затянуты тяжелыми темными портьерами.

Агаев взволнованно ходил по кабинету.

Вот он остановился у магнитофона, включил кнопку и стал говорить в микрофон, укрепленный на блестящем изгибающемся шланге:

— Ленинград. Эпрон. Вторично прошу. Немедленно сообщить возможность доставки скафандров… — Он замолчал. По невидимым строчкам коричневого целлулоидового квадратика бегал блестящий рекордер. Директор продолжал: -…скафандров для глубины триста метров… Точка…

Он нажал кнопку. Рекордер мгновенно остановился, словно действительно поставил точку.

— Немедленно отправьте! — сказал директор, передавая секретарше блестящий листок.

Маленькая темноволосая девушка в ослепительно красном платье мгновенно исчезла, словно погасший огонек.

Подойдя к окну, директор откинул портьеру. У причала стоял «Калтыш». Вновь в воображении Агаева промелькнули белые шары, освещенные прожектором, — отвинчивающиеся люки… последний, пустой шар.

Он пошарил на столе спички и закурил свою трубку. Дым медленно полз по стеклу, словно обволакивая туманом силуэт танкера.

Резко загудел сигнал вызова видеотелефона. Агаев быстро подошел к столу и включил этот опытный прибор.

На экране постепенно проявлялось лицо человека средних лет, с седой блестящей прядью волос, спадающей на лоб.

— Слушаю, товарищ министр, — сказал директор.

— Что ответил Севастополь?

— С такой глубины подъем невозможен.

— Одесса?

— Предлагают спустить батисферу. Но ее нельзя доставить самолетом.

По лицу человека на экране пробежала тень:

— На сколько ему хватит воздуха? Подсчитали?

— Не больше чем на сутки.

Экран потемнел. Вспыхнула красная лампочка и погасла.

Задребезжал звонок буквопечатающего телеграфного аппарата, установленного в кабинете. Агаев подошел к нему.

Медленно тянулась лента. Выскакивали буквы, группировались слова: «Ленинград… скафандры… испытываются…»

Директор машинально мял ленту, выползающую из аппарата. Трубка давно потухла. Надоедливо и монотонно стучали рычаги букв, ползла бесконечно длинная лента… Мысли тянулись вслед за ней, бесцветные и ненужные. В них не было ни малейшего проблеска, никакой надежды.

Остаются одни сутки… Может быть, даже меньше, часы… Как за это ничтожное время поднять затонувший дом? Как спасти Васильева?… Снова он вспомнил пустой шар, шляпу, которую вытащил из люка Нури… Надо дать телеграмму о гибели Синицкого.

Знал бы этот юный изобретатель, как пригодились его опыты с маленьким магнитофоном и случайная запись на берегу! Она подкрепила подозрения, бывшие у Рустамова и у людей, призванных охранять нашу науку, наши изобретения, тайны, принадлежащие советскому государству, — охранять их от врага, который в любую минуту может использовать их как оружие, направленное против нас самих.

Сегодня рано утром Агаева вызвали к следователю, от которого он узнал, что «рыбаки» полностью отрицают какой бы то ни было практический интерес к испытаниям неизвестной им техники.

Да, действительно, один из них видел белые мины, о чем и беседовал со своей знакомой — преподавательницей курсов иностранных языков. Английским он занимается давно. Вот, пожалуйста, есть справка об окончании курсов. А вообще он работает под Москвой председателем артели, которая делает шпильки, заколки и тому подобную галантерею. «Кстати, не угодно ли ознакомиться с нашей продукцией? Она у меня в чемодане» — и «председатель» указал адрес квартиры, где он остановился. «Что такое «сигма»? Это мы между собой так называем особый вид дамской брошки из прозрачной пластмассы с блестящим наполнителем… Вы спрашиваете, кто такой Вильям? Ну, это шутка! Так мы прозвали нашего общего знакомого Васю. Обыкновенный перевод с русского на английский. Василий — значит, Вильям…»

Следствие продолжается, но особых улик против любопытных «рыбаков» пока еще не обнаружено.

«Странно! — подумал Агаев. — А что это за блестящий цилиндр, который исчез под водой? О нем вчера говорил Нури… Впрочем, сейчас не до этого…»

Лента кольцами спадала на пол. Агаев стоял с потухшей трубкой, и снова он видел: пустой шар, мечущийся луч прожектора, рыбачий баркас…

В комнату быстро вошел Рустамов. Он был одет в дорожный светлый плащ. В руках — чемодан, на ремне — охотничье ружье.

— Уф, жарко! — Рустамов снял фуражку, бросил ее на стол и упал в кресло. — Извини, я прямо с дороги. Что значит твоя телеграмма? От самого Кировабада мчался без остановки. Отчаянный шофер Мардан! Решил прокатить «с ветерком». На спидометре все время сто семьдесят… Он это любит!… — Парторг перевел дух. — Испытания скоростного электробура после усовершенствования его Мариам прошли, я тебе скажу, замечательно! Ну, а как здесь? Как васильевские испытания? Я же просил тебя вчера сообщить… Где он сам?

— Пока еще в… подводном танке… На глубине… трехсот метров, — с трудом проговорил Агаев и тяжело опустил голову.

После минутного молчания он рассказал все, что случилось этой страшной ночью.

Бесшумно вертелись лопасти вентилятора, дрожащего под потолком. Собеседники склонились друг к другу. Они сидели в мягких кожаных креслах, около письменного стола. Громко стучали большие настольные часы, отсчитывая секунды… Каждая секунда — глоток воздуха.

Сколько их осталось, этих глотков, там, внизу, в подводном доме?…

— Нет, Джафар, ты не прав, — сказал Рустамов вставая. — Я не верю, что мы бессильны! — Он энергично зашагал по комнате.

— Пойми, что сейчас никакая техника не поможет… Мне стыдно в этом сознаться, но это так… — тихо, с какой-то затаенной обидой заговорил Агаев. — Я глаз не могу закрыть… Все вижу, как крутится воронка и лопаются пузыри там, где был подводный дом… Я как неживой… Режь мне руку — кровь не выступит…

Он замолчал, словно прислушиваясь к голосам за окном; затем, не глядя на стол, раздраженно похлопал по нему рукой, отыскивая коробку с табаком, быстро набил трубку, закурил… Вдруг он отбросил ее — трубка ударилась о бронзовую пепельницу.