Они не целовались на людях, просто стояли и разговаривали, глядя друг на друга. В прошедшие дни Миранда вела себя очень сдержанно: больше им так и не довелось переспать. Она призналась, что боится забеременеть до свадьбы и желает сохранить свое доброе имя. Дилан не спорил: случившееся и без того казалось ему величайшим подарком судьбы. Если его убьют, по крайней мере, он успел испытать близость с любимой женщиной. А если он останется жив, у них с Мирандой еще будет время сполна познать друг друга.

— Я постараюсь писать тебе каждый день, дорогая. Я буду рассказывать обо всем, что увидел. Правда, я не знаю, насколько хорошо работает военная почта.

— Ты будешь рисовать?

— Войну? — Дилан содрогнулся. — Нет.

Он отдал заветную папку Миранде, попросив сохранить рисунки. И подарил свою, как ему казалось, наиболее удачную фотографию: на ней он не выглядел грустным, а улыбался светлой и радостной мальчишеской улыбкой.

— Постарайся не лезть под пули.

— Не буду. Ради тебя.

— Я так и не поняла, зачем ты идешь на войну? — не выдержала Миранда. — Ты не создан для нее.

Дилан вздохнул.

— Я знаю. Все так говорят. И это правда. Я не могу убивать. Видя, что по дороге ползет муравей или жук, переступаю через него, стараясь не раздавить. Ведь жизнь такая хрупкая! Человеческое тело кажется крепким, но стоит ткнуть кожу чем-то острым, как пойдет кровь. Но если я откажусь, что подумают люди? Дилан Макдафф откупился от судьбы деньгами своего отца?!

— Тебе так важно, что они скажут?

— Но ведь я буду думать то же самое. Можно закрыть глаза на чужое мнение, но как укрыться от своей совести?

— У тебя выдающиеся моральные качества, — усмехнулась Миранда. — Только ты забыл обо мне.

Дилан взял ее за руки.

— Я думаю о тебе каждую минуту. Я уверен, что Бог нас не оставит. Мы слишком сильно любим друг друга! Мы обязательно будем вместе.

Миранда сделала верный ход: после того, как она отдалась Дилану, он больше не сомневался в ее любви. И она знала, что он скорее умрет, чем нарушит данное слово.

Вскоре началась погрузка на корабль. Море словно тоже пребывало в состоянии смятения и войны. Увенчанные белыми гребнями волны кипели и грохотали от ярости.

Дилан покидал Галифакс, не зная, увидит ли его снова. Сейчас, когда он ехал туда, куда ему, в сущности, не хотелось ехать, он лучше, чем когда-либо, понимал, как сильно привязан к родному городу.

Он стоял у борта, глядя на берег слезящимися от резкого ветра глазами, когда услышал знакомый голос:

— Кажется, здесь запахло сахарной пудрой! Советую держаться подальше от воды: Сладкий Мальчик может размокнуть. Впрочем, ты всегда был размазней. Тебе известно о том, что ты отправляешься туда, где твои деньги ничем тебе не помогут, где ты будешь всего-навсего одним из многих?

Дилан не обернулся и ничего не ответил, однако в сотый раз повторил себе, что куда бы он ни пытался бежать, ему придется нести свой груз с собой. Хорошо, если Кермит Далтон не станет насмехаться над ним в присутствии других новобранцев! Разумнее было бы дать ему сдачи, ответить оскорблением на оскорбление и ударом на удар, но Дилан знал, что никогда не сможет этого сделать.

Канада вступила в Первую мировую войну в 1914 году, после того, как генерал-губернатор страны принц Артур подтвердил, что доминион[8] является противником Германской империи.

Весной 1915 года подразделения Первой канадской дивизии были направлены на важнейший участок обороны союзных войск, Ипрский выступ, во Фландрию. Сейчас уже не было времени держать их в учебном лагере несколько месяцев: госпоже войне требовалось пушечное мясо.

Хотя Кермит Далтон и Дилан Макдафф служили буквально бок о бок, они почти не общались. Благодаря своей храбрости и сообразительности Кермит очень быстро выдвинулся и сумел стать признанным лидером даже среди тех, кто начал служить намного раньше. Очень часто именно его назначали в ночной наряд или поручали какое-либо ответственное задание. Кермит оставил в покое Дилана, решив, что такое ничтожество не стоит его внимания. Тот всегда тащился в хвосте, от него не было никакого толку. Ему не хватало ни физической выносливости, ни моральной устойчивости. Здесь он тем более не сумел найти себе товарищей. На войне, как и в мирной жизни, Дилан Макдафф оставался наедине со своими мыслями и чувствами.

Конечно, в этом хаосе колючей проволоки, внезапного ураганного обстрела, снопов осветительных ракет, воронок от снарядов, запаха крови и мертвечины было сложно не свихнуться. И если Кермиту помогала закалка, какую он приобрел с детства, а также природная выносливость, то у изнеженного Сладкого Мальчика ничего этого не было и в помине.

В свободные минуты Дилан писал Миранде, хотя иногда ему казалось, будто он переписывается с призраком. Он поражался тому, насколько быстро привычное сделалось нереальным и далеким.

Дилан не был плохим солдатом, он… вовсе им не был. Окопы, высотки, стрельба… Мелькание дней, в которых не было никакого смысла, а существовала одна задача — уцелеть. Пока что ему удавалось выжить, но больше ни на что не хватало сил.

Здесь никто не спрашивал, кто он, тут ему просто говорили, что нужно делать. Дилан не сопротивлялся и не возражал: он был вынужден принять правила игры, в которую сам пожелал вступить. Если ему поручали, он чистил уборные или мыл на кухне посуду.

Так продолжалось до тех пор, пока один из парней, служивших не первый год, не приказал ему надраить пол казармы зубной щеткой.

Это произошло в присутствии Кермита, и тот увидел, что лицо Дилана сделалось похожим на лицо растерянного обиженного ребенка. Но его ответ прозвучал поразительно твердо:

— Я не буду этого делать.

— Как это не будешь?!

— Не буду и все.

— Почему?

— Потому что бессмысленно, и вы это знаете.

Парень немедленно подступился к нему, собираясь показать, кто есть кто, и Кермит рассмеялся про себя. Сейчас этот богатенький папенькин сынок наконец-то поймет, куда он попал!

Но потом его словно что-то толкнуло: он сделал шаг вперед и отстранил парня от Дилана.

— А ну оставь его!

Разумеется, подмена слабого соперника на сильного не понравилась парню, и он ощерился:

— А тебе что за дело?

— Мы земляки.

— Так тут вроде все из Канады…

— Мы — из Галифакса, — веско произнес Кермит.

Оценив крепкие мускулы противника и его дерзкий взгляд, парень отошел в сторону, а Кермит заметил, что Дилан смотрит на него с изумлением и благодарностью. Но ни тот, ни другой не сочли возможным перекинуться словом.

Хотя большинство новобранцев стало солдатами по доброй воле и многие идеализировали войну, видя ее в некоем романтическом свете, мало кто из них думал о карьере, о том, чтобы война сыграла какую-то практическую роль в их жизни. А вот Кермит довольно скоро задумался об этом. Очутившись на фронте, он сразу почувствовал, что стоит многих других. Он обладал способностью мгновенно приходить в состояние полной боевой готовности, когда дело касалось опасности, ему была свойственна обостренная чуткость, он не страшился смерти и вместе с тем не был безрассудным. Кермит быстро подорвал власть тех, кто пытался подмять новобранцев под себя и заставить их выполнять всякие бессмысленные поручения, потому что ни капли их не боялся: тот, кто привык сражаться с судьбой, знает слишком много неписаных, зато реально действующих законов.

На войне различия, созданные происхождением, образованием и воспитанием, стирались. Иногда тот, кто был менее щепетилен, даже имел преимущества. Война, что называется, переплавляла людей, выявляла, кто чего стоит на самом деле.

Дилан знал, что сегодня предстоит важное сражение. Он нащупал в кармане письмо, которое собирался отослать Миранде, но не успел дописать. Внезапно он подумал о том, что пребывает в странном мире между жизнью и смертью, который, при всем при том, сейчас казался единственно реальным. В мире, где то, что он слышал, видел и узнавал, оседало в душе, как свинец. А еще Дилан думал о подлом животном страхе, заслонявшем и перечеркивавшем все, чем он жил прежде. Но в этом смысле он не был единственным. Он много раз видел тех, для кого прошлое утрачивало свое значение, чьи мысли превращались в глину, в зависимости от обстоятельств принимавшую то одну, то другую форму.