Во время же войны, когда формировалась наша отдельная рота связи, Рыбацкое представляло собой поселок, застроенный, в основном, частными деревянными домами. Из всей застройки выделялась железнодорожная станция — кирпичный вокзал и такая же водонапорная башня. Еще было построено много огромных деревянных бараков, в которых, видимо, до войны располагались общежития. Один из пустующих бараков заняла наша рота под столовую и бытовые помещения. Личный состав был размещен по другим баракам и землянкам, а также в пустующих деревянных домиках. Здесь же, в Рыбацком, располагался и штаб 14-го укрепленного района. В состав укрепрайона входило десяток отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов — ОПАБов, которые занимали оборону в кольце блокады Ленинграда от Невы до города Слуцка (ныне Павловска), что рядом с городом Пушкином.
История укрепленных районов мало освещена в нашей исторической литературе, но они, на мой взгляд, сыграли заметную роль в обороне Ленинграда, ОПАБы имели на вооружении тяжелую по тем временам технику — артиллерию и пулеметы средних и крупных калибров. Средства передвижения придавались ОПАБам и УРу только в периоды наступлений. В период обороны ОПАБы укрепрайона плотно седлали предназначенную им передовую линию, зарывались в землю, оборудовали по всей передовой дзоты и доты, и должны были насмерть стоять при наступлении немцев. Отступление бойцов ОПАБов было фактически невозможно, так как при этом вся техника (орудия, пулеметы, огнеметы и т. д.) могла быть оставлена противнику, ибо увезти ее было нечем. А отступление, при котором вооружение оставляется противнику, ничего хорошего не сулит: или штрафбат или расстрел. Время было суровое и законы были суровыми.
Передовая линия фронта пересекала железнодорожную магистраль Ленинград — Москва примерно а средней части пути между станциями «Колпино» и «Поповка», то есть в 3–4 километрах за станцией «Колпино» и проходила по трудно проходимым болотам. Почти круглый год местность затапливалась паводковыми водами, поэтому окопы вглубь земли рыть было невозможно и они устраивались путем огромных земляных брустверов. Делалось это просто. Нарезался с верхнего слоя поверхности земли дерн и аккуратно выкладывался в две линии (с перегородками). Между ними и находились окопы, но не в земле, а над землей. Таким же образом устраивались доты и дзоты, а также артиллерийские укрытия.
Но даже при таком, поверхностном устройстве окопов и всей линии обороны вода не давала жизни воинам, это было огромное бедствие и пытка. Частые ленинградские распутицы заливали буквально все вокруг. Приходилось шлепать по грязи при самых незначительных передвижениях, например, при доставке питания и боеприпасов. Да и в самих окопах всегда было сыро и неуютно.
И вот в таких условиях ОПАБам приходилось вести оборону Ленинграда не день и не два, а месяцы и годы.
На участке фронта 14-го укрепрайона шли почти непрерывные бои, командование Ленинградского фронта не давало покоя немцам. Мы всегда точно знали, когда будет очередное наше наступление.
Как я уже говорил, ОПАБы в силу своего тяжелого вооружения и отсутствия транспортных средств могли лишь стоять насмерть в обороне, но ни наступать, ни отступать не могли. Перед наступлением командование фронта задолго вело интенсивную подготовку. Перво-наперво в расположение нашего укрепрайона вдруг ночью прибывали полевые части и быстро располагались в окопах ОПАБов. Это значило, что через несколько дней будет наше наступление. За это время «полевики» знакомились с местностью, условиями боя, располагали свою технику, получали конкретные боевые задания.
Подготовка к наступлению и наступление — радостное событие в жизни бойцов. Я еще попробую рассказать об этом подробнее. А сейчас вернемся к формированию нашей отдельной роты связи в Рыбацком.
Для радиовзвода задача была проста и понятна: установить радиосвязь между ОПАБами и командованием укрепрайона. По прибытии в Рыбацкое часть радистов была отправлена в батальоны, я же остался в роте. Распределение было не добровольным, поэтому выбора не было, хотя каждый из нас стремился ближе к линии фронта. И это не бравада, надо понимать нашу молодость, отвагу молодецкую и — неопытность. Конечно, с высоты сегодняшних дней, когда тебе восьмой десяток, многих опасностей можно было избежать, но сегодняшний читатель, видимо, не поймет того задора и патриотизма 1941–1942 годов и даже не патриотизма, тогда это слово просто не упоминалось, но наше воспитание было таким, что трусость считалась самым большим грехом. А молодецкая удаль вообще не вызывала никаких раздумий, об опасностях почти не думалось.
Посланные в батальоны радисты должны были выходить в определенное время в эфир для связи со штабом укрепрайона. Однако проходили дни, а мы, радисты, никак не могли обеспечить устойчивую радиосвязь батальонов с укрепрайоном. Эти первые дни неудач и разброда потом будут вспоминаться всеми связистами с улыбкой и грустью. Забегая вперед, скажу, что уже в период нашего наступления на Лугу и Псков мы, радисты, были непревзойденными асами своего дела, связь устанавливали в считанные минуты, а из радиостанций выжимали двойную мощность, то есть, если рация рассчитана на максимальную дальность радиосвязи в 40 километров, мы держали устойчивую связь на 100 и более километров. Но это было потом, а сейчас же в Рыбацком мы сутками сидели с наушниками на голове и беспрерывно клепали ключом: «эра, эра, эра, я лес, я лес, как меня слышите, прием». Однако «эры» не слышно, молчит Ижорский батальон и снова выбиваешь ключом позывные, точки-тире, снова вслушиваешься в эфир, где тысячи позывных, разных по силе, звуку, окраске, сочности и все они гудят, пищат, ищут своих корреспондентов или ведут передачи. В этой многоголосой какофонии радисту надо отыскать свою, единственную радиостанцию и наладить с ней связь. В первое время получалось такое редко. Вынырнет «свой» голосок, начинаешь радостно ему передавать свои сигналы и позывные, но теперь он тебя не слышит. Не слышит, хоть плачь. Начинаешь проверять батарейное питание своей радиостанции, искать неисправности. Кажется все в порядке, а тебя Ижорский батальон не слышит.
Начали понемногу налаживать радиосвязь, но она была случайной, неустойчивой. Надо отметить, что у «линейщиков» со связью по полевым проводам дело обстояло гораздо лучше. Правда, провода часто выходили из строя из-за артиллерийских обстрелов, но бойцы линейного взвода быстро настропалились исправлять повреждения, и телефонная связь была довольно надежной. Из-за перегрузки проводной связи нам редко удавалось переговорить с батальонными радистами, но когда это удавалось, установить причины отсутствия радиосвязи все равно было невозможно. Наш командир радиовзвода Борисов, молодой выпускник военного училища связи, похудел из-за бессонницы и упреков командования УРа, ночами и днями не спал, бегал от рации к рации, давал разные указания, звонил по телефону в батальоны, а толку было мало.
И вот однажды Борисов собрал радиовзвод и спросил: «Кто хочет пойти на важное задание?». Не раздумывая, откликнулся я и Николай Астафьев. Борисов посмотрел внимательно: «Хорошо, — сказал он, — ждите указаний».
Борисов — молодец, это мы потом все оценили его смекалку. Он придумал оригинальный метод налаживания связи с батальонами. Нам выдали новенькую рацию РЛ-6, что значило: «Радиостанция ленинградская», малой мощности, рассчитанная на максимальную дальность радиосвязи до 40 километров, Она состояла из двух деревянных ящиков: один ящик был собственно радиостанцией, во втором размещалось электропитание для рации и самые необходимые запасные части, а также принадлежности — ключ, наушники, микрофон, По рации можно вести прием и передача как ключом (азбука Морзе), так и микрофоном, при микрофонном приеме-передаче дальность действия уменьшалась вдвое или втрое, а иногда из-за помех или плохого состояния эфира — и в десять раз, поэтому микрофоном работали редко.
Радиостанция РЛ-6 была сконструирована в начальном периоде войны в блокадном Ленинграде, ее производство организовал один из ленинградских заводов. По конструкции она была довольно простой, размещалась за спиной двух бойцов, каждый ящик весил 15–18 килограммов, дальность приема-передачи — 10 километров.