— Ты знал! — рявкнул Хаски, дернувшись вперед.

Рыжая Сволочь отшатнулся как от пощечины, а потом насмешливо улыбнулся.

— Теперь ты тоже знаешь, — очень спокойно произнес он. Совсем как Холодный Арай. Ученичёк.

— Искушение, да! — взвыл Хаски.

Тошиминэ хотелось повалить на пол и отпинать ногами. От всей души. Самое страшное было то, что Хаски неожиданно осознал, что теперь у него может получиться. Теперь он по силе не очень отстает от собственного командира. Да и то, Тошиминэ превосходит своего первого помощника только из-за того, что у него больше опыта, возможно больше ума и точно больше уверенности. Уверенности командира желтых могло бы с лихвой хватить на всю долину.

— Искушение, — кивнул головой Тошиминэ. — Это же так просто, переступить через себя, плюнуть на все и сделать больше, чем ты когда-либо мог. Собственно, так и становятся сильными. Разве ты не этого хотел?

Скотина рыжая.

Конечно этого. Но ведь он мог предупредить. Тогда бы не было так больно. Тогда не пришлось бы умирать, забрав с собой ту тварь, а потом мучительно осознавать, что ты все еще жив, сносно себя чувствуешь и, похоже, теперь знаешь что такое на самом деле высокая волна. И на физиономии тогда бы не было этих белых шрамов, похожих на странную татуировку. Хотя, физиономия ерунда. Шрамами такую физиономию не испортишь, там портить нечего.

— Ничего бы не получилось, — сказал Тошиминэ, словно мысли подслушал. — Сомнения ведут к смерти. А ты бы стал сомневаться. Ты вечно сомневаешься. Тебе, похоже, нравится чувствовать себя ничтожеством недостойным чего-то большего.

И улыбнулся. Ласково так. Как любящий отец.

Убить бы эту сволочь. Не сразу. Убивать долго и мучительно. Чтобы он прочувствовал, каково это знать, что вот-вот умрешь. Перестанешь существовать. Превратишься в чье-то воспоминание, если повезет. Заставить его пожалеть о принятом решении.

Но…

Ничего не получится, вдруг понял Хаски. Злиться бесполезно. Тошиминэ опять прав. Как всегда. Почему же не получается его возненавидеть? Даже долго злиться не получается. Злость разбивается об его невозмутимость как морская волна об скалу и тихо отступает, шипя от обиды. Бить нужно было в первый момент, когда злость и желание дать ей выход были особенно сильны. А сейчас поздно.

Почему же не получается его возненавидеть по настоящему? Жить сразу стало бы легче. Стало бы ненужным завоевывать уважение этого человека. Кому нужно уважение человека, которого искренне и всей душой ненавидишь? Никому. Хаски так казалось. Нужно его возненавидеть и тогда больше никогда не будет страшно понять вдруг, что эти зеленые глаза смотрят на тебя с сочувствием и жалостью. Хаски не любил жалость. Жалеют только слабаков, а он всегда хотел быть сильным. И хотел, чтобы приемыш Лонэ однажды посмотрел на него как на равного себе. Без этой унижающей жалости, без желания помочь и объяснить прописные истины. Когда на него так смотрели, Хаски чувствовал себя тем маленьким ребенком, которого родители прятали от шихана, не заботясь о своей участи. Маленьким, капризным и очень глупым ребенком. Существом, недостойным спасения столь высокой ценой. В такие моменты он чувствовал себя полным ничтожеством. В такие моменты он был ничем иным, как ничтожеством недостойным дареной жизни.

Чтобы принять решение о дальнейшей участи первых помощников виновных в неумении быть командой, много времени командирам не понадобилось. Да и решение получилось очень логичным. Вы не умеете быть командой, так идите и учитесь. На это у вас теперь есть три недели. Три недели там, где не будет ни родственников, ни друзей, ни прочих отвлекающих факторов. Три недели за работой, для которой нужно ангельское терпение и умение друг друга слышать, видеть и понимать. Три недели на то, чтобы понять, насколько глупо выглядит ваше неумение верить друг другу. У вас ведь нет другого выхода. Те, кто не умеет забыть о личной неприязни в опасной для жизни ситуации, как правило, долго не живут. В долине одиночки вообще очень редко выживают.

Три недели.

Теперь у Хаски было три недели где-то далеко от командира Тошиминэ Айя.

Три недели. Целых три недели на обдумывание дальнейшей жизни. Целых три недели в компании возмущенного наказанием до глубины души Нирена, равнодушного к своей дальнейшей участи Тоша и Саньи, обеспокоенно смотревшей на него из-под челки.

Хаски знал, что сделает, когда три недели наказания окончатся. Он после этого долго-долго не будет вспоминать про море, в котором его заставили искать какие-то водоросли. Первым делом он напьется. Потом выскажет Тошиминэ все наболевшее. Потом опять напьется и будет всю ночь смотреть на звезды. А еще он не будет думать. Он слишком много думает. Эти мысли мешают ему жить.

На самом деле командир Тошиминэ Айя не самое плохое, что могло с ним случиться. Командир Хаски Дотжо звучит страшнее. Ленок убедительно это доказал. Для этого ему понадобилось всего несколько слов брошенных вскользь.

Наверное, пора перестать бояться и жалеть себя. Перестать сомневаться. Тогда может получится стать действительно достойным первым помощником командира Тошиминэ Айя. Должен же кто-то присматривать за этим придурком, готовым спорить за своих неразумных подчиненных со всем командирским собранием.

Но это не значит, что некто Хаски Дотжо смирится со своей участью и простит искушение силой. Однажды он отомстит. Поставит его в такое же глупое положение. Заставит молча скрипеть зубами от злости и выслушивать все незаслуженные комплименты высказанные в его адрес. Однажды это произойдет. Вот тогда можно будет великодушно простить и забыть. И громко признать, что это искушение было достойным всяческих благодарностей подарком. Хорошо, что это будет не скоро.

Хаски отлично помнил, как пил с Тошем и его сестрой присоединившейся немного позже в какой-то безымянной харчевне в Нижнем Городе. Наверное, потому и помнил, что пили они не много. Выпили за счастливое возвращение, за удачно пережитый шторм и за синие водоросли, чтоб они провалились в хаос. Потом откуда-то появился муженек Ламии и все благополучно разошлись. Тош вникать в дела своего сектора, о которых ничего не знал целых три недели. Ламия, как подозревал Хаски, пытаться пополнить свое семейство еще одним ребенком, пока блудный муженек опять не сбежал в горы. Другие мужчины почему-то ей для этой цели не годились. Хаски так и не понял почему, хотя Тош пытался за время охоты на водоросли объяснить не меньше пяти раз. Возможно, не понял потому, что все эти объяснения в итоге сводились к ненормальной жалостливой дуре и ищущему острых ощущений тупице. При этом Тош был уверен, что дура и тупица друг друга обожают и изумительно друг другу подходят.

Хаски просто ушел. Без цели и намерений. Брел, сам не зная куда. Тянул время. Ему очень не хотелось возвращаться домой. Там никто его не ждал. Давным-давно. Еще меньше хотелось попасться на глаза Рыжей Сволочи. Настроение и без того было гадкое. Возможно, из-за тоскливой зависти, опять выползшей из тех глубин подсознания, куда хозяин не без труда раз за разом ее прячет. Хаски не мог не завидовать странноватому семейному счастью Ламии и увлеченности работой Тоша. У него так не получалось и наверное никогда не получится. С характером что-то не то.

А еще можно признаться самому себе в еще одной слабости. Он боится. Боится к чему-то привязаться настолько, чтобы потом было жалко это терять. Одного раза хватило. Так что прежде чем что-то обретать, следует научиться это что-то защищать. Успешно защищать. Ведь попытка без результата на самом деле ничего не стоит.

Хаски брел и брел.

Потом он где-то встретил Нирена и опять пил. С этого места воспоминания сбивались в комок, прятались в тумане, колыхались и размазывались, мешая краски и звуки. Кажется, Нирен официально, при свидетелях, как и положено, в подобных случаях, просил прощения, а Хаски столь же официально ему отказывал, требуя искупления действием. Каким именно действием никто почему-то уточнить не удосужился. Даже Нирен не спросил, фактически соглашаясь на что угодно. Чем этот цирк закончился, Хаски не знал. Он почему-то был уверен, что так и не простил, а все остальное пряталось во мраке и тишине, словно где-то глубоко под водой.