Но депрессия ко мне и близко подходить боялась. Более того, вместо того, чтобы выть от тоски, мне хотелось лаять и кусаться. В каждом желудочке моего сердца, словно раскаленная лава в жерле проснувшегося через миллионы лет вулкана, билась о предсердечный клапан пламенная пассионарность.

Я достала из папки маркер. Написала под табличкой «Бюро пропусков» предостережение: «Осторожно, злая тетка!» И пошла по холлу к вестибюлю. Тихонько так себе пошагала, понурившись и проклиная Пал-Никодимыча вместе с вахтером и мымрой до третьего поколения, но ничего не трогая и даже не харкая от отчаянья на паркет, ибо настоящий самурай и при поражении не должен терять благородства.

«М-да, уж если здесь, на первых подступах к вожделенному договору, такие заслоны, — подумала я, — то как мне, сестрицы, действовать дальше без роты десантников и пары десятков гранатометов РПГ-28, прозванных в народе «Клюквой»?

Чтобы мне на глаза больше не попалось полотно, где зомби грызут тетку, я перевела взгляд на противоположную ему стену холла. Но и там оказалось полным-полно картин со всяческими ужасами.

Только я их не сразу разглядела. Сперва, к моему удивлению, изображение в рамах, совершенно не походило на обычную живопись. Там, словно на экране плазменной панели, мелькали какие-то желтые пятна с отвратительным мертвенно-серым оттенком.

Неожиданно разглядываемые мной полотна окрасились в черное. А потом сквозь черноту проступили бледные тени, в которых смутно угадывались фигуры людей.

Эти тени растягивались и становились похожими сначала на пауков, а потом на паутину.

Затем эта паутина стала рваться на куски, которые тут слеплялись друг с другом. Из них начали образовываться какие-то мерзкие существа с большими животами и маленькими конечностями.

Я вздрогнула, услышав, как откуда-то с потолка раздалось весьма противное хихиканье. И одновременно с этим на мерзких существ из-под верхней планки картинной рамы полилась волнами густая, словно смола, красная краска.

Они барахтались в ней, безуспешно стараясь выплыть, но дружно шли ко дну.

Вдруг мне показалось, будто я очутилась на краю пропасти, в глубине которой я разглядела бегущие кроваво-красные волны, и вот-вот шлепнусь туда. Я применила уже проверенный сегодня способ борьбы с наваждением — зажмурилась и затрясла головой.

А еще я проговорила страшные для рядовой нежити слова:

— Чур меня, суки! Чур меня, вашу мать!

Высших демонов преисподней такие жалкие заклинания только бы рассмешили. Но вот бесы и черти вполне могли напугаться.

Когда я открыла глаза, картины обрели нормальный вид. Мой взгляд уперся в подписи под полотнами. Оказалось, что на них изображены сцен из тибетской «Книге мертвых».

Испытывая одновременно любопытство, страх и отвращение, я оглядела жуткого вида высших демонов — стражей Врат (ну тех самых, тех, что ведут на Тот Свет): Победоносного, Сокрушающего Смерть, Лошадиную Шею, Нектарную спираль, Крюка, Петлю, Цепь и Колокол.

— Чем-то вы все, ребята, похожи на эту дуру — Мымру, — сообщила я демонам. — Такие же противные, опасные и тупые. Я вас не боюсь, а токмо презираю в силу своего интеллектуального превосходства.

И тут мне показалось, что обиженные на такое сравнение жуткие твари поворачиваются ко мне и собираются повылезать из картины, чтобы хорошенько отметелить хрупкую красавицу и могучего философа Нику Лодзееву.

Я вздрогнула, обругала свое распаленное сегодняшними приключениями воображение и поспешила перейти к следующей картине.

Там красномордый и улыбчивый демон Держатель Знания танцевал с остро окровавленным кривым тесаком и черепом, полным крови, сложив пальцы в мудре «Очарование» и с ненавистью глядя на небеса.

— Я и без тебя, чувак, знаю, что и там, наверху, тоже кругом подстава и разводка, — сказала я Держателю Знания. — Надеяться нам с тобой, братан, совершенно не на что. Мое положение столь же безнадежно, как и твое. А сама я бездарна и неудачлива. Меня наверняка создала Природа, чтобы потешать более капитально сварганенных ею представителей почтенного вида Homo sapiens.

После Держателя Знания мне на глаза попались ведьмы клана Восьми Мест Сожжения Мертвецов.

Ведьм окружала толпа увешанных украшениями из человеческих челюстей людоедов, бьющих в барабаны из черепов и играющих на трубах из бедренных костей.

Все это было настолько реалистично намалевано, что я перекрестилась и поспешила отойти от картины.

— Не понимаю я Вас, Высшие силы, — заявила я неизвестно кому. — Мало того, что вы создаете нас чмошниками и амебами, так еще после смерти норовите наказать — обречь на пытки, муки и работу людоедским барабаном. Ну и кто вы после этого? Кидалы и беспредельщики!

Я сделала несколько шагов по холлу. И наткнулась взглядом на изображение христианской версии Страшного суда.

На картине воскресшие мертвецы — худые, дрожащие от страха и холода, одетые лишь в одни набедренные повязки типа бойскаутских галстуков — вылезали из могил.

И брели эти бедолаги на гору к Последнему трибуналу, еще не совсем понимая, что происходит (еще минуту назад сидел на сковороде в Аду или кайфовал в Райских кущах, и вот те на — оказался хрен знает где, хрен знает почему — поневоле офигеешь) под проливным дождем.

Дождь состоял из крови и слез такой же разнесчастной братвы с верхних ярусом горы.

Эти воскресшие человеки уже понимали суть исполняемого над ними ритуала и всю свою окончательную обреченность. И не спешили к Последнему трибуналу.

Поэтому же охранники этой унылой толпы — одетые в брезентовые армейские плащ-палатки ангелы — подгоняли своих жертв к покрытому парчой столу Последнего трибунала жестокими ударами бичей.

Сам же Последний Трибунал состоял из четырех троек апостолов. Они, переругиваясь промеж собой и суетливо листая Божий Кодекс, сверяли показания воскресших грешников с протокольными записями из Книги судеб.

— Будь проклята небесная бюрократия, обрекшая меня с самой колыбели на серое прозябание в самом низу социальной пирамиды, — заявила я ангелам и апостолам. — Какого хрена вы позволяете твориться всякой пакости на земле, где всякая шваль гонит в шею честных и интеллигентных страховых агентов? Почему не помогаете порядочным людям вроде меня? А ну отвечайте!

И тут мне почудилось, будто взгляды апостолов обратились на меня. Один из них, вытащил какую-то бумажку и, бросая на меня злые взгляды, записал что-то у себя на бумажке. А другой апостол, нахмурившись, погрозил мне пальцем.

«Ну и картины! — ужаснулась я. — Их как будто сам дьявол тут намалевал — все прям тут же оживает».

— Пардон-пардон-пардон! — извинилась я перед апостолами. — Погорячилась, святые отцы. Обуял грех гордыни. Простите рабу Божью, Нику Лодзееву, и не лишайте ее законного места в Раю. Клянусь смирить гордыню и совершить кучу добрых дел! Даже перед братвой из «Кольчужника» извинюсь и помирюсь с Толиком. Зуб даю!

Я испуганно перекрестилась и поспешила поскорее убраться подальше от этой картины, подумав о том, что и впрямь надобно с пацанами из клуба обязательно помириться.

Других-то друзей у меня нет. А на подруг я всерьез и надолго окрысилась. После того, как они бросили меня — пьяную и беспомощную — умирать в «Опупелке», разве могу теперь доверить им свою спину?

Потерпев неудачу в неравном бою с явно с детства занимавшейся вольной борьбой (уровень кандидата в мастера спорта, не меньше) Мымрой и насмотревшись в холле ужасных картин, я пошла…

…Я пошла к выходу из «ИNФЕRNО», меняя на ходу план дел на сегодня.

Первое, что мне сейчас хотелось сделать — это вовсе не выиграть в лотерею миллион штатовских тугриков, а побыстрее смыться из пугающей все фибры моей бесстрашной души шараги.

Вторым пунктом моего переверстанного плана на день было заключение с Толиком мира без капитуляций, аннексий и… нет, контрибуцию я с него все-таки стрясу. Нефиг измываться над моей святой верой в неограниченность резервов женской души.