— Вашей ф-фамилии тут нет.

— Правильно! — не растерялась я и улыбнулась, словно выиграла кучу денег в лотерею. — Ее там нет и быть не должно! А, знаете, что это значит?

— Что?

— Это значит: Вы обязаны спросить своего босса, готов ли он, несмотря на столь длительное ожидание моего появления, расстаться со мной, так и не встретившись и не узнав от меня суперважных новостей, которые вне всякого сомнения произведут кардинальные изменения в нынешней стратегии развития «ИNФЕRNО». И как знать, может, через двадцать лет, сидя на своей мультимиллионерской вилле на Канарах, Вы будете с волнением вспоминать тот день, когда увидели мое улыбающееся лицо — лицо мыслительницы и поэтессы, принесшего в «ИNФЕRNО» эру процветания и денежного благополучия. А этот агент — мыслительница и поэтесса — будет в это время сидеть в своей скромной квартирке в Выхино и думать: «Я этим калоедам принесла триллионы баксов прибыли, а они, суки, даже открытку мне ко дню рождения не прислали!»

— Какие у с-страхового агента могут быть «с-суперважные н-новости» для п-президента нашей к-корпорации? — поинтересовалась секретутка.

— Те, естественно, которые содержат в себе наиприятнейший сюрприз.

— Н-например?

— Например, встреча со мной — это всегда наиприятнейший сюрприз. И наша с Вами дружеская и высокодуховная беседа — тому ярчайший образчик. С нас с Вами вполне можно писать картину «Мозговой штурм главных проблем мира и войны». Уверена, знатоки выложат за это полотно кучу миллионов. Особенно, если на заднем плане будет тот гроб, что висит над вашенской проходной, а мы с Вами будем одеты в бронированные готические бикини, а в руках у нас будут сверкать двуручные мечи.

— О чем р-речь? — запуталась секретутка.

— Вы ведь меня сегодня не планировали встретить, так?

— Так.

— А встретили. И вижу, Вас это чрезвычайно взбодрило. А ведь я еще не использовала и тысячной части имеющейся у меня информации. Господин Хорькофф просто умрет от счастья, пообщавшись со мной.

— П-пришлите з-заявку по электронной п-почте на наш к-корпоративный адрес или отправьте ф-факс.

— Драгоценная моя, Вы не находите, что между нами затеялся какой-то совершенно трансцендентальный разговор с элементами абстрактного сюрреализма?

— Чего-чего?

— Я Вам — про «в огороде бузина», а вы мне — что «в Киеве хунта». Как говорится, не Петров, а Зильберштейн, не в очко, а в преферанс, и не выиграл, а проиграл.

— К Андрею Яковлевичу н-нельзя.

— Понимаю. Занят человек. Въехала, чай не даун. И поэтому я к господину Хорькоффу только, типа, на одну минуту. И не на секунду больше. Если я хоть на пару минут задержусь сверх отпущенного мне срока, то можете заехать мне своей компьютерной клавой по морде лица. Оно нисколько не обидится, ибо Вы будете в своем секретарской праве.

— Н-нельзя! Ни на м-минуту, ни на с-секунду!

«Пора применить смекалку», — решила я, подошла к окну и воскликнула:

— Ой-ой-ой, смотрите! Кто-то из вашенских с верхних этажей выкинулся!

Секретутка рванулась к окну и стала искать взглядом труп на тротуаре.

Я же бросилась к двери с табличкой «Президент корпорации «ИNФЕRNО» Андрей Яковлевич Хорькофф».

И каково же было мое изумление, когда у себя на пути я обнаружила… обманутую мной секретутку, негодующую на мое профессиональное вероломство.

«Вот это скорость!» — оценила я физическую подготовку Снежаны.

Та схватила меня за руку и повторила:

— Н-нельзя!

— А почему? Его, что ль, в кабинете нет? — я попыталась освободиться от захвата с помощью приема из айкидо, которым занималась целых полгода. — Так бы сразу и сказали б!

Увы и ах, все мои полугодовые тренировки посыпались прахом на пол приемной (зря я на них время тратила, сестрицы: не катит никакое человеческое тайдзюцу против мертвякского ниндзюцу).

Секретутка обладала стальной хваткой и медвежьей силой. Та сила тащила меня к выходу из приемной. А та хватка не давала мне вырваться из вражеского захвата.

— Постойте! — я уперлась ногами в дверной косяк и этим смогла остановить процесс моего изгнания. — Давайте поговорим! У меня, кстати, одна знакомая есть. Ее тоже Снежаной зовут. Она торгует собой по телефону. Говорит, у них там все Снежаны да Миланы. А на самом деле — Ленки, Машки да Наташки.

Секретутка отпустила меня. И я шлепнулась на покрытый ковром пол, прошипев:

— О, мой га-а-а-д, блин-на-фиг!

Моя противница ухватила меня за шею и попыталась поставить на ноги. Но я не далась — вывернулась из захвата и очутилась на карачках. В такой позиции даже мой небольшой борцовский опыт оказался неплохим противовесом чудовищной силе противницы.

У нас с ней завязалась отчаянная борьба в партере. И если б в приемной сейчас оказалась съемочная группа киношников, они сняли бы самую лучшую сцену в истории мирового порномотографа.

И дали бы нам с секретуткой «Оскара» в номинации «Лучшие героини фильма о горячей лесбийской любви». Причем, надо честно признать, что «Оскара» за роль первого плана все-таки отдали бы секретутке. Уж больно красиво и жестоко она меня выворачивала мехом вовнутрь.

Однако «Оскар» за роль второго плана голливудщики без раздумий отдали бы мне. Даже если бы киношных академиков ради своей любовницы подкупил бы на корню самый крутой пиндостанский олигарх, они все равно бы не смогли бы не оценить на сто баллов страстность, энергетику и драматическое напряжение в моей игре.

А олигарху-пиндосу за его же бабки академики просто бы начистили рыло в самом темном углу Оскаровского комитета.

Да, сестрицы, я дралась аки пойманный на краже заячьей шкурки берсерк на рынке Великого Новгорода. Я отчаянно сопротивлялась гнусному насилию, производимому надо мной секретуткой, — брыкалась, кусалась и плевалась. И многажды обозвала свою спарринг-партнершу словами, считаемыми чересчур грубыми и неуместными в употреблении даже в самых продвинутых кругах элиты питерских клошаров.

В безнадежной борьбе с секретуткой я все-таки достигла небольшого успеха — сбила с нее очки.

«Опа!» — я замерла от неожиданности, увидев перед собой совершенно черные глаза секретутки. А та, пользуясь тем, что я перестала трепыхаться, тут же ухватила меня за шкирку и выкинула в коридор, словно котенка, наложившего какашек в ее любимые туфли.

О моих ощущениях после проигранной секретутке битвы рассказывать не стану. Почитайте опусы, где описываются чувства Наполеона, коими тот бередил свои душевные раны воспоминаниями о русских морозах и пиках казаков, несущихся на своих ретивых лошадках за его каретой, и вы, сестрицы, без труда поймете мое состояние.

Та легкость, с которой меня одолела секретутка, показала мне, насколько я слаба и беззащитна. И это — аж после десятилетия упорных тренировок!

Мне было жалко этих десяти лет. Мне было жалко, что при выходе с тренировки меня не сбил грузовик. Я тогда умерла бы в гордом ощущении своей силы и мастерства.

Я стояла на карачках посреди коридора и, словно Наполеон, стойко, но безутешно переживала свое Ватерлоо. Но в отличие от корсиканца, надежды, что где-то рядом маячит долгожданный корпус тупорылого Груши, у меня не имелось.

Я тут была одна — маленькая, хилая, слабовольная. Одна против зомби, имеющих нечеловеческую силу тела и воли, а также против корчащего мне страшные гримасы злого рока.

Ощущение собственной неполноценности так придавило меня, что мне почудилось, будто на мои плечи положили мешок цемента, а на него еще взгромоздили и бронзовые бюстики Бонапарта и Жозефины.

Та шняга из миллиардов нейронов, связей между которыми больше, чем звезд в Млечном пути, что поэты и метафизики именуют душой, а нейрофизиологи мозгом, страдала и мучилась. Ее колбасило от бессилия и отчаянья. Она тряслась в беззвучных рыданиях по моим фантазиям на счет собственного мастерства рукопашной борьбе без оружия.

Безжалостная действительность вырвала меня своей уродливой костлявой рукой из детского сада с мягкими розовыми игрушками, с книжками с картинками про принцев, побивающих драконов и спасающих принцесс и их канареек. Вырвала безжалостно и бесповоротно. Вырвала и бросила во взрослую жизнь, где по улицам бегают маньяки с топорами и матери бросают новорожденных младенцев в мусоропроводы, а я — умница и красавица — стою на карачках, ни за что ни про что отфигаченная секретуткой.