Самым захватывающим было то, что он ждал от нее этого. После тринадцати лет во власти мужа, решавшего, когда им ублажать плоть, и неизменно главенствовавшего (ей не дозволялось прикасаться к его пенису; все, что от нее требовалось, — лежать смирно, пока он делает свое дело), этот молодой человек хотел, чтобы она к нему прикоснулась. Она протянула дрожащие от предвкушения руки. Член на ощупь оказался не таким, как она ожидала, мягче, но и сильнее. Она крепко сжала его, а потом отпустила и почувствовала, как он, точно живое существо, тычется в ее ладонь. Прислонившись к старой венецианской стене, она легко, словно раскрывала занавески, раздвинула складки юбки. Несколько упоительных мгновений он трогал ее пальцами. Муж никогда не прикасался к ней там. Она стянула шелковое нижнее белье и широко расставила ноги. Сжав пенис между ладонями, вставила его в себя.

Она перенеслась в Древний Египет, в темную гробницу желания. Она стала рабыней сладострастного Анубиса. Молодой человек припал к ее шее, зарычал, и они вошли в ритм. Она подняла одну ногу и обхватила его. «О, юноша уже делал это раньше», — подумала она. Мысль о том, что он считает ее не менее опытной, возбудила еще больше. Ему от нее было нужно только одно: секс. Он жадно лизнул ее шею, с силой входя в ее плоть. Она сбросила шелковую тунику и сорвала бюстгальтер. Потом положила ладонь ему на затылок, заставляя опустить голову к ее груди. О да, она чувствовала, как он сосет, как зуб с щербинкой царапает сосок. Он входил и выходил из нее, все быстрее и быстрее, и она двигалась вместе с ним, а не лежала, словно мертвая, как это было с мужем. Она занималась любовью со своим египетским богом-шакалом. Она хотела его и одновременно боялась. Он погребал ее под слоями своих прикосновений. Ее огромная глубинная жажда проснулась и теперь выплескивалась страстью. «Ах, — думала она, — жажда тела — это не смерть, как с моим мужем. Это жизнь в смерти».

И вот Луиза так погрузилась в глубины своего бога-шакала, что перестала быть женщиной из плоти и крови, а превратилась в золотой песок, кружащийся в ночном воздухе, крошечный кусочек Древнего Египта, возрожденный к жизни в Венеции. Прошло много, много времени, прежде чем она все это почувствовала. Ее наполнял пенис этого молодого человека. Она чувствовала, как ее дрожание возбуждает его, отчего он ускорял толчки, пока в миг высшего экстаза не впился зубами в ее сосок, рванув ее к себе так, что вошел в глубины, в которых муж ее никогда не бывал.

Быстрый вздох, и молодой человек вытащил из нее свой пенис. Он счастливо усмехнулся, но она не захотела улыбаться в ответ, хотя ощущала гордость от того, какое воздействие произвела на него. Давно она не чувствовала себя такой счастливой.

— Доброй ночи, сударыня, — сказал он и поцеловал ей руку, как настоящий галантный кавалер, прежде чем исчезнуть на другом конце моста.

Луиза осталась одна. Она была потрясена. Вся дрожала. Но не от того, что сделала. Нет, она не чувствовала ни стыда, ни отвращения. Потрясение ее было вызвано тем, что она узнала, кем является на самом деле. Она — сосуд страсти. Ее предназначение — заниматься любовью. Она чувствовала это, как человек, ощущающий призвание. Никогда до сих пор не ощущала себя такой живой, такой целостной, веселой. Что такое любовь без жажды плоти? Такая любовь не может быть настоящей. Но то, что считал плотской жаждой ее муж, она бы назвала процессом произведения потомства. Единственная причина, почему он прикасался к ней, — желание обзавестись ребенком. А то, что произошло сейчас, является настоящей полной свободой плоти — в самом ярком ее проявлении. Луиза и этот юноша отдались своим желаниям в темной арке над одним из тихих каналов Венеции. В этом заключалась ее свобода.

Она поправила одежду. Достала новую сигарету и закурила, глядя на отражение луны в канале. Ее выброшенная накидка покачивалась на воде прямо посреди серебристого круга, напоминая разверстую рану. «Зловещее знамение грядущей боли», — со страхом подумала она. Но тут же появилась еще одна мысль: хватит ли ей смелости повторить то, что она сделала. Бросив недокуренную сигарету в канал, она продолжила путь.

Пока шла быстрым шагом сквозь венецианскую ночь, в голове у нее звучала «Пляска смерти» Сен-Санса, как будто эта композиция была музыкальным сопровождением ее ночной прогулки, призывающим всех распутных призраков Венеции присоединиться к ней в танце свободы. Луиза размышляла, стала бы она счастливой, если бы в ее сердце поселились страсть и любовь. Или это уничтожило бы ее? Ответа она не знала. Была уверена лишь в том, что при муже такого никогда не произойдет. Если когда-нибудь у нее появится надежда на обретение подобной любви, ей придется разделиться надвое: Луизу, жену уважаемого польского коммерсанта, и Белль, ее тайную сущность, шлюху. По дороге она дала себе клятву, что найдет такую любовь, чего бы это ни стоило. Если сам Анубис придет, желая забрать ее, она с радостью последует за ним. Для Луизы жизнь без любви была смертью.

Как Валентине рассказать ему об этом, когда он вернется? Сказать, что она не может быть той, кем он хочет, что быть его девушкой —это первый шаг… К чему? Любви… обручению… свадьбе? Когда она с ним поговорит, наверняка все пойдет наперекосяк, как бы она ни старалась отвлечь его внимание. И очень жаль. Ей совсем не хочется, чтобы он уезжал из ее квартиры. Хорошо, что его несколько дней не будет. Это дает возможность еще какое-то время питать иллюзии. Поможет ли чем-то то, что она поддержит его игру с фотоальбомом и негативами?

Она на мгновение закрывает глаза и пытается отогнать воспоминания о нескольких неделях, предшествовавших расставанию с любовником. О том, как прикосновение, от которого внутри вспыхивал огонь, на следующий день оставляло ее холодной. Что происходит с ней? Почему стóит мужчине сказать, что он любит ее, она словно выключается? «Я просто сама похожа на мужчин, — сердито говорит она себе. — Они мечутся от одного неудачного романа к другому, и никто их не называет бездушными, бессердечными или пустыми». И все же Валентина понимает, что за раздражением появляется иное чувство. Чувство, в котором она не хочет признаваться.

Валентина опускает фотобумагу в ванночку с проявителем и ждет. Смотрит на часы, считает. Сейчас она в красных глубинах своей домашней фотолаборатории. Эта комната всегда служила убежищем для ее матери. Здесь мать пряталась от нее, от Маттиа и, возможно, от их отца. Теперь помещение принадлежит Валентине, но она использует его только для работы и не любит воспоминаний, которые пробуждает это место.

Валентина часто снимает на пленку. Ей доставляет удовольствие проявлять фотографии по старинке, хотя находиться в самой лаборатории неприятно. Она никогда не любила небольшие темные помещения. Она щелкает пальцами. Еще двадцать секунд на фиксаж, и можно будет включать свет.

В закрепителе она оставляет фотографию на пять минут, пытаясь побороть искушение взглянуть на нее. Валентина хочет дождаться, пока изображение полностью проявится и закрепится на фотобумаге. Она начинает перевешивать ряды фотографий, сохнущих у нее над головой. Некоторые снимает и рассматривает. Интересно, достаточно ли хороши для выставки эти снимки? Тео как-то хвалил их, но она в этом не была полностью уверена.

Валентина, сколько себя помнила, всегда фотографировала. Ее мать работала фотографом в модных журналах, так же, как она сейчас. Первую свою камеру Валентина получила в восемь лет. Это был «Кодак Дуафлекс II» родом из шестидесятых, который перешел к ней от матери. Им до сих пор можно снимать, и Валентина хранила его все эти годы. Хоть она и росла в эпоху цифровых технологий, мать научила ее пользоваться пленочными аппаратами и проявлять фотографии. Можно сказать, всему остальному она научилась сама (ну, не без помощи матери, конечно). Безусловно, она посещала колледж, чтобы достичь совершенства, но следовать за толпой не для нее. Валентина постоянно экспериментирует. Тео говорит, что именно поэтому она так хороша. Фотографирует не только головой, но и сердцем. Выстраивая кадр, даже для профессиональной съемки, руководствуется в первую очередь своим чутьем, и при этом композиция в ее работах неизменно безукоризненна.