Наутро Меган не проснулась до половины девятого, что удивило меня, потому что обычно она забиралась к нам в постель ровно в шесть утра. На неё можно было положиться больше, чем на будильник.

Когда часы пробили восемь, а она все ещё спала, я подумала, что она устала за время вчерашней экскурсии. Но я ошибалась. Дело было совсем в другом — в чем-то, что по моему мнению никогда не могло случиться с нашей семьей.

Это был последний нормальный день нашей жизни.

Следующие семь дней Меган ходила полусонной и после обеда долго спала. Кожа её была бледной, и она сидела перед телевизором, не улыбаясь, даже когда показывали Капитана Меч-перо[2].

К концу недели она стала раздражительной и не выносила моих прикосновений, поэтому я записалась на прием к нашему врачу, которая тут же сказала мне привести Меган на осмотр.

Когда я одевала дочку перед визитом к врачу, я заметила большой синяк на её левой икре и ещё один на спине. Я сказала об этом врачу, и она тут же отправила нас в больницу на анализ крови.

А потом все завертелось очень быстро. Результаты анализа были готовы через час, и нас с Майклом пригласили в кабинет педиатра.

— Мне жаль вам это говорить, — сказала доктор Дженкинс, — но Меган очень больна. Анализы показали, что у неё острый миелоидный лейкоз[3].

Она сделала паузу, чтобы дать мне и Майклу время понять сказанное, но я не могла взять этого в толк. Голова не работала. Внезапно я испугалась, что меня стошнит. Я хотела сказать, что это ошибка, но знала, что врач говорит правду. С Меган что-то не так, и я знала об этом еще до того, как пришли результаты анализов.

— С вами все в порядке, миссис Уитмен? — спросила врач.

Майкл сжал мою руку.

Я повернулась на стуле и сквозь открытую дверь посмотрела на своего милого ангелочка, который тихо лежал на виниловых сидениях в зале ожидания рядом с социальным работником. Меган смотрела телевизор и накручивала на палец прядь длинных каштановых волос.

Я мельком взглянула на Майкла, который побелел как простыня, а потом снова на доктора.

— Я бы хотела сделать ещё несколько анализов в онкологическом отделении, — сказала доктор Дженкинс, — и сразу же начать лечение.

«Нет. Это неправда. Это происходит не на самом деле. Не с Меган».

— Миссис Уитмен, с вами все хорошо? — Доктор Дженкинс перегнулась через стол.

— Все нормально, — ответила я, хотя все было совсем не так. Мою грудь сжимали тиски леденящего ужаса, когда я представляла, что будет твориться с Меган в следующие месяцы. Я знала о раке достаточно, чтобы понимать — лечение предстоит нелегкое. До того, как пойти на поправку, Меган почувствует себя намного хуже.

Она всего лишь ребенок. Как она с этим справится? А как справлюсь я?

— Вы говорите, что хотите сразу начать лечение, — наконец заговорил Майкл. — А если мы не согласны? Хотим сдать повторные анализы?

Я быстро посмотрела на него, удивившись зазвучавшим в его голосе обвинительным ноткам.

— Конечно, вы можете сдать повторные анализы и выслушать мнение другого врача, — спокойно ответила доктор Дженкинс. — Но я настоятельно рекомендую вам позволить нам положить Меган в больницу сегодня. Вам не стоит ждать.

Майкл встал и принялся ходить кругами по кабинету. Он выглядел так, будто хочет что-нибудь ударить.

— Все очень плохо? — спросила я. — Времени нет?

В глазах врача таилась уверенность, которая в какой-то степени меня успокоила.

— Конечно, время есть, — заверила она. — Но очень важно начать лечение немедленно. Также важно, чтобы вы были настроены положительно. Вам предстоит сложная битва, но вы не должны терять надежды. Процент излечившихся от лейкоза детей составляет более семидесяти пяти. Как только мы примем её на лечение, то разработаем самый эффективный план терапии. Она сильная девочка. Мы сделаем все, что сможем, чтобы вылечить её.

Когда я заговорила, мой голос невольно дрожал:

— Спасибо.

Я встала и словно в забытьи вышла из кабинета, оставив Майкла разговаривать с доктором. Я всё думала, как же объясню происходящее Меган.

 Никто не способен сказать или сделать что-либо, способное облегчить боль родителя, узнавшего, что у его ребенка рак.

Самое большое желание каждого родителя, его глубочайшая внутренняя нужда — защитить своего ребенка от любого вреда. Такая болезнь, как лейкоз, отбирает эту способность. Нет способа остановить недуг, когда он уже начался, и можно только лишь всецело довериться врачам и медсестрам, не покладая рук работающим над спасением жизни ребенка. Родитель чувствует себя беспомощным, испуганным, убитым горем и озлобленным. Иногда думает, что все это происходит не по-настоящему. Всё кажется дурным сном. Хотелось бы, чтобы так и было, но проснуться никак не получается.

Первые несколько дней в больнице превратились в бесконечную череду рентгенов, заборов крови, внутривенных инъекций и в конечном итоге болезненную пункцию[4] спинного мозга для выявления раковых клеток в спинномозговой жидкости.

Мы с Майклом не только следили за ходом всех анализов и процедур, но и узнавали многое о биопсии, химиотерапии и побочных эффектах, а также о радиолечении и трансплантации стволовых клеток. Вдобавок нам пришлось оповестить друзей и членов семьи. Все как могли поддерживали нас и приходили нам на помощь. Все, кроме моего отца, который, как всегда, предпочел держаться на расстоянии.

Он отправил открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, и этим ограничился.

Тем не менее, я постаралась задвинуть мысли о нем в угол своего сознания, потому что мне было необходимо оставаться сильной ради Меган.

Я пообещала себе, что никогда не расплачусь при ней. Вместо этого я плакала в больничном душе (домой я не уезжала), или когда приезжал Майкл и отправлял меня поесть на первый этаж. Во время этих кратких отлучек из онкологического отделения я на несколько минут закрывалась в туалете и изливала всю накопившуюся в сердце боль, прежде чем спуститься в кафетерий и постараться проглотить хоть что-нибудь.

Мне говорили, что есть очень важно. Медсестры ежедневно напоминали мне, что я должна оставаться здоровой ради Меган, потому что во время лечения её иммунитет будет очень слаб перед возможными инфекциями, и жар может привести к смертельному исходу.

Поэтому я ела.

Ела каждый день.

Майклу было тяжело справляться с болезнью Меган. Возможно, его поведение имело отношение к той самой потере брата в двенадцатилетнем возрасте. Иногда он допоздна не появлялся в больнице, а несколько раз я слышала исходивший от него запах виски.

Однажды ночью мы поспорили, что скажем Меган. Он не желал говорить дочери, что от химиотерапии её может начать тошнить. А я настаивала, что мы всегда должны быть с ней честны. Ей нужна уверенность в том, что мы всегда скажем ей правду и будем рядом вне зависимости от того, как плохо ей станет.

Мы так и не пришли к соглашению, но я все равно рассказала Меган правду.

После этого Майкл целые сутки не разговаривал со мной.

— Я не хочу, чтобы мои волосы выпадали, — однажды днем сказала мне Меган, когда мы ждали медсестру с уколом смеси цитарабина, рубомицина и этопозида[5]. — Я хочу домой.

Я собрала все силы, чтобы сохранить ровный тембр голоса.

— Я знаю, что будет тяжело, сладкая моя, — ответила я, — но выбора у нас нет. Если ты не будешь лечиться, тебе не станет лучше, а нам нужно, чтобы ты выздоровела. Обещаю, что всегда буду рядом с тобой и буду любить тебя. Ты смелая девочка, и мы сможем через это пройти. Мы преодолеем болезнь вместе. Ты и я.