Живу в грязной сербской гостинице, переполненной русскими, бежавшими от большевиков. Стены тонкие, все разговоры слышны. В соседней комнате с утра до ночи гвардейский полковник кого-то убеждает: «Я меньше чем на крепостное право не пойду!»
(Белогвардейское письмо из Сербии.)
Где-то в Сербии, в Белграде,
Не достать отсель рукой,
Ходит он при всем параде,
Неуступчивый такой!
Уж мы молим: «Бога ради!
Сделай милость, уступи!»
Но… в гостинице, в Белграде,
Ходит он, как на цепи.
Ходит он и все бормочет
Неизменные слова:
«Уступить?! – Он зло хохочет. –
Нет уж, дудки! Черта с два!»
Что нам делать, боже правый?
Как подумать, жуть берет:
Неужель полковник бравый
Так, не сдавшись, и помрет,
Чтоб затем, зловещей тенью
К нам являясь раз в году,
Бормотать: «От жизни… к тленью…
Я на меньшее нейду»!
Самовар свистал в три свиста.
Торопяся и шаля,
Три румяных гимназиста
Уплетали кренделя.
Чай со сливками любовно
Им подсовывала мать.
«Вновь проспали! Девять ровно!
Надо раньше поднимать!
Все поблажкам нет предела!» –
Барин ласково гудел.
Мать на младшего глядела:
«Вася будто похудел…
Нету летнего румянца!..»
Состоя при барчуках,
Тятька мой три школьных ранца
Уж держал в своих руках,
А за ним пугливо сзади
Я топтался у дверей.
Барин снова: «Бога ради,
Мать, корми ты их скорей!
Вот! – он к тятьке обернулся. –
Сколько нам с детьми хлопот.
Из деревни твой вернулся?
Разве зимних нет работ?
А, с книжонкою мальчишка?!
Велики ль его года?
Покажи-ка, что за книжка?
Подойди ж, дурак, сюда!»
Я стоял, как деревянный.
Тятька подал книгу вмиг.
«М-да… Не-кра-сов…Выбор странный!..
Проку что с таких-то книг?!
Ну, стишки!.. Ну, о народе!..
Мальчик твой по существу
Мог бы лучше на заводе
Обучаться мастерству!..
Или все мужичьи дети
Рвутся выйти в господа?..
И опять же книги эти…
Сколько скрыто в них вреда!..
Дай лишь доступ в наше время
К их зловредным семенам!!»
Тятька скреб смущенно темя:
«Что уж, барин!.. Где уж нам!..»
Я со страху и печали
На ногах стоял едва,
А в ушах моих звучали
Сладкой музыкой слова
[2].
«Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь…
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славных путь.
. . . . . . . . . . . . . . .
Не без добрых душ на свете –
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете –
Сон свершится наяву!
Там уж поприще широко:
Знай работай, да не трусь…
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!»
Два миллиона саранчи
Про нас трещало за границею:
«Ах, коммунисты-палачи!
Ах, мы отплатим им сторицею!
Нас приневоливать к труду?!
Да что мы – сволочь? Черноблузники?
Зачем нам дома жить, в аду,
Когда в Европе есть „союзники“?!
– Мы все, мы все тебе вернем,
О Франция гостеприимная!
У нас с тобою с каждым днем
Растет симпатия взаимная!»
Увы, расчетливый француз
Над симпатичной русской странницей
Стал издеваться, – о конфуз! –
Как над невестой-бесприданницей:
«Пардон, мамзель!.. Пардон, мадам!..
(Ну, как там в паспорте означено?)
Я ни сантима вам не дам…
И так уж сколько зря истрачено!
На ваши прелести мне – тьфу!
При всем при вашем обаянии
Для вас расходную графу
Я продолжать не в состоянии:
Увы, немецкие долги
Блистают… русскими оттенками.
Знать, с немца снимешь сапоги,
Лишь став на грудь ему коленками.
Мадам, прошу вас… Же ву при!..
Позвольте ручку… До свидания!..
Не хнычьте ж, черт вас побери!
Вот где мне ваши все „страдания“!
Не я ль спасал вас столько лет
От большевистского насилия?..
Вот чемодан… и вот билет:
Прямой маршрут – „Париж – Бразилия“.
Ах, там чудесная страна!..
Природа – вроде как в Валенсии…
Вы там устроитесь… одна…
Не век же быть у всех на пенсии!
Пора… работать наконец!!»
«Работать?.. Где же? У плантаторов?..
Вы… вы – мерзавец! Вы – подлец!..
Вы – хуже всех эксплуататоров!
Вы… Что мне делать, боже мой? –
Мадам ударилась в истерику. –
Нет, нет… в Москву… в Москву… Домой.
Чем на плантации в Америку!..
Там… там… в Москве…»
Ну, что же «там»?
Что до меня (без слов язвительных) –
Я б вас в Москву пустил, мадам,
И дал… три года «принудительных».