«Три целкача! – ворчал хозяин средь пивной,
Озленный выручкой дневной. –
И так который год. Проторговался. Крышка!
Эй, Гришка!
Да что ты смотришь, как шальной? –
Хозяин закричал на сонного мальчонку. –
Со стойки убирай… Столы и стулья сдвинь…
Туши живей огни… Прикроем, брат, лавчонку
На веки вечные – аминь!»
Ушли.
«Ну что, слыхал? – пузатому бочонку,
Слезливо всхлипнув раз-другой,
Сказала банка с огурцами. –
Хозяин перестал сводить концы с концами».
«Не может быть!»
«Ах, боже мой!»
«Что ждет нас, милые подружки?» –
Захныкали пивные кружки.
«Продажа с молотка», – утешил граммофон, –
Проторговался наш хозяин – ну, и ладно!
Вперед чтоб не было повадно
Лезть в заводской район.
Попригляделся я. В пивной ведь с новоселья
Был пир хозяину – попробует похмелья.
Уж больно был к наживе лют.
Вот, думал, разживусь на трудовом народе, –
Как нынче, мол, рабочий люд
Совсем в разброде.
Рабочих всех тогда теснили не добром.
Спешили многие из них с тоски-досады
Поставить на пропой последний грош ребром.
Хозяева и рады:
«Кому – дурман,
А нам – в карман».
Мильёнов чаяли. Ан, просчитались, гады.
Пришел-таки конец проклятой полосе.
Рабочие, забыв трактиры и пивные,
Шарахнулися все
В места иные.
Напрасно, что ни день,
Хозяин стал меня до полночи тиранить;
Все понукал горланить
Лихую дребедень:
«А ну-ко-ся еще, таковский-растаковский,
Про „ухаря-купца“… да про „пожар московский!“
Уж я орал-орал – охрип!
Вы сами слышали…»
«Вестимо».
«Хозяин дверью скрип да скрип.
Идут людишки мимо!
А ежли кто и завернет,
В свою рабочую газету нос уткнет,
Смеется… хмурится… бормочет…
Не столько пиво пьет,
Усы в нем только мочит.
Хозяин наш, ха-ха!.. Взбесился старина.
Бесись, хоть тресни!
Иные времена,
Иные песни!»