Абель же так и не отвечал.

Тогда он сказал Лолле:

— Мне бы надо перевести Абелю деньги за его моторку.

— Надо, — сказала она.

— Ты не сделаешь это?

Лолла и тут оказалась на высоте. Деньги банк переведет по первому требованию. А сколько надо перевести? Пусть только даст ей записочку для банка, чек, другими словами.

— Но не забудь получить у них квитанцию.

— А как же.

Дело было сделано. Хорошо избавиться от денег, которые грех оставлять себе.

Может, следовало бы рассчитаться и с семейством Робертсенов за все разы, когда его потчевали там гороховым супом и другой едой, за все разы, когда он задаром набивал трубку у штурмана. Но когда штурман пришел и потребовал от него поручительства, это другое дело, это грабеж средь бела дня, тут он ни за что не подпишет.

Вообще-то оказалось не так уж и плохо иметь при себе жену. Если вдуматься, всего лучше, что она уберегает его от низких соблазнов и, напротив, не начинает подтягивать чулки, когда он глядит на нее. Лолла содержала квартиру в порядке: пол чистый, зола вынесена, кровать застелена. Раньше ему приходилось самому заботиться о еде и прочих жизненных потребностях, а теперь эта обязанность отпала, не говоря уж о том, насколько дешевле обедать дома. И для каждой трапезы на столе была тарелка с ножом и вилкой где положено, а раньше приходилось по очереди доставать все из ящика. Иногда Лолла и впрямь была очень мила, подстригала ему волосы и бороду, чем избавляла от расходов на парикмахера. В общем много всяких любезностей оказывала, особенно если учесть, что она, может, была не так уж и не права, когда говорила, что он никуда не годится. Спорить трудно. Но он с каждым днем усыхал, вот и сердце работало плохо, и по осени, когда он подцепил инфлюэнцу, в нем все меньше и меньше оставалось от капитана Бродерсена. Как-то днем он вообще не встал с постели.

— Напиши Абелю, — сказал он.

Она написала Абелю.

— Я ведь переслал ему деньги за моторку?

— Все в порядке, — ответила Лолла.

— А квитанция где?

Она достала бумажку и показала ее капитану. Но то была самая обычная квитанция, свидетельствующая об уплате денег: числа такого-то получена такая-то сумма — вот что стояло на бумажке, да только сумма эта поступила в зачет по фальшивой расписке.

Он кивнул, что вот, мол, деньги уплачены Абелю и все по справедливости.

— Доктора не позвать? — спросила Лолла.

Он замялся:

— Мы ведь знаем, что со мной, — просто небольшой грипп. Не стоит беспокоить доктора. Почитай-ка лучше в «Лечебнике для моряков» про порок сердца.

Читать она не стала, а вместо того, накинув пальто, сказала:

— Я вернусь через несколько минут.

И, подоткнув вокруг него одеяло, ушла.

Вернулась она с доктором. Инфлюэнца. Рецепт. Наставления.

Когда доктор ушел, она снова подоткнула вокруг него одеяло и сбегала в аптеку за лекарством.

— Не говори про шелковый платочек! — крикнул он ей вдогонку с постели.

— А я вовсе не в ту аптеку иду, — отвечала она.

И снова он был недоволен, когда она вернулась из аптеки. Вполне бы можно почитать лечебник и не тратить деньги на доктора. Она дала ему капли и таблетки, разогрела воду и приложила к его ногам две горячие бутылки, и под конец он разогрелся и почувствовал усталость. Подремал несколько минут, но за бутылки поблагодарил и сказал, что теперь ему лучше.

— Почитай про пороки сердца.

Она прочитала про пороки клапанов, и про стенки сердца, которые все утончаются, и про паралич сердца, а он слушал и находил у себя все признаки.

— В таких случаях мы на корабле применяли камфару и этиловый эфир. Ты принесла какую-то дрянь от гриппа, а в плавании мы лечили грипп горячим грогом.

Лолла осталась дежурить возле больного и читала дальше лечебник. Сперва он разговаривал, но дыхания ему не хватало, и он надолго умолк.

— Ты знаешь шестую молитву? — спросил он. — Остальные я и сам все знаю.

Лолла растерялась:

— Ты про шестую заповедь?

— Да нет же. Про шестую молитву. Про отпусти нам грехи наши, или как оно там называется…

Она заметила, что он все путает, и прочла ему пятую заповедь. Бродерсен несколько раз повторил за ней и добавил:

— Мы на борту и «Отче наш» читали, это часто помогало. А ты, верно, это не признаешь?

— Уж и не знаю, — отвечала она с некоторым смущением.

Начало светать.

— Вышла бы ты ненадолго, — попросил он.

Лолла вышла в коридор. Она слышала, как он возится в постели, что-то бормочет, вроде бы молится. Потом он умолк. Она долго стояла в коридоре, не знала, как ей быть, зябла, но не хотела его беспокоить.

Когда она наконец осмелилась заглянуть в комнату, он почти стоял на голове, хотел, должно быть, стать на колени, но рухнул вперед.

Абеля телеграммой известили о смерти отца, но приехать он не спешил. Прошел один месяц, прошел и другой, и когда он удосужился ответить на официальное извещение о смерти отца и о вводе в права наследства, то написал, что ему хорошо там, где он есть, а желания ехать домой он не испытывает.

Что-то с ним было неладно, с этим Абелем, поскольку он сообщил также, что нет у него ни денег на дорогу, ни одежды приличной.

Ни денег, ни одежды — и это пишет сын богатого человека.

Послали ему денег, но Абель все равно не приехал. Ответил, что хочет подождать до весны. Там, где он сейчас живет, хорошо и тепло, и жизнь, которую он ведет, ему вполне по вкусу. Он ездит на осле, он посадил малость сладкого картофеля, он ловит рыбу в Ridge Streamlet[1], и потрошит эту рыбу, и вытирает нож о штаны, и варит рыбу, и ест ее со сладким картофелем, а больше ровным счетом ничего не делает. Это так хорошо, и больше ему ничего не нужно с тех пор, как у него не стало жены, писал Абель. Но по весне он, может, и приедет, если сообразит как.

Ему снова выслали денег.

В середине мая Абель приехал. А жены у него не стало.

Почти та же самая жизнь у причалов, что и восемь лет назад, когда приставал каботажный пароход. Встречаются взрослые и дети, люди и бочки — на берег, люди и бочки — на борт, и вот уже раздается третий свисток.

Абель сошел по мосткам в модном коричневом пальто и с чемоданом. Какое-то время он неуверенно разглядывал собравшихся, может, и признал многих, но ни с кем не поздоровался и не стал поднимать шума по поводу своего возвращения. Он был гладко выбрит, но выглядел, впрочем, каким-то неухоженным, галстук съехал набок, да и рубашка не блистала чистотой.

Один из грузчиков окликнул его:

— Никак это Абель?

— Да, — ответил Абель, — раньше я возвращался домой на маяк, но теперь это все осталось позади.

Он медленно побрел в город, остановился, разглядывая новую клумбу и новые фигуры у фонтана, помешкал перед «Приютом моряка», потом вошел.

Так он вернулся домой второй раз, очень изменившись за это время. Не сказать, что крайне изменился, не сказать, что до неузнаваемости, но достаточно, чтобы отличаться от себя прежнего и от других.

В книге постояльцев он написал: Абель Бродерсен, гражданин Норвегии, последнее место жительства Грин-Ридж в Кентукки. Графу «род занятий» он заполнять не стал.

Каморка с железной кроватью, умывальником, столом и стулом, реклама отеля на стене, мухи — на окне, у печки не хватает вьюшки — обычная каморка для моряка. Узнав, что он сын капитана Бродерсена, о котором в последнее время было много разговоров, ему хотели предоставить комнату побольше. Нет. Комнату о двух окнах с видом на причал, вход в гавань и маяк. Нет. Словом, милые люди явно хотели ему сделать как получше, но он отнесся к этому вполне равнодушно. Поужинав вместе с другими постояльцами, он прошел к себе и лег. Нет и нет, по нему ничего нельзя было заметить.

После своего приезда он побывал в нескольких конторах и доложился. Таможенник Робертсен заглянул к нему, держался как отец родной, надавал кучу разных советов и рассказал, что купил его моторку. Моторка в надежных руках, выкрашена, на ходу, в моторе пришлось кое-что перебрать, но и не диво, за столько-то лет. Ты бы заглянул к нам, Абель, когда придет охота, ты, верно, не забыл, где мы живем?