Так они сидели и разговаривали, и каждый оставался при своем мнении. Абель обозвал Робертсена на редкость подлым человечишкой, но Робертсен сделал вид, будто его это не касается.

Абель, оставив свое привычное равнодушие, обозвал его еще ворюгой, разбойником, пронырой и скотиной, помоги мне Бог.

Тут Робертсен разгорячился и сказал, что это его оскорбляет.

— Собака, — завершил Абель свою речь.

— Замолчи, я не позволю так с собой разговаривать. Спроси кого хочешь, и тебе скажут, кто я такой.

— А с места тебя попрут, — сказал Абель.

— Not much. Ты забыл фальшивку, которую выкупила Лолла.

— А тебе с этого какой прок?

— Эта история выйдет наружу.

— И все же какой тебе с этого прок?

— Такой, что и вы тоже не богобоязненные молельщики.

— Как ты думаешь, что скажут твои домашние, когда за тобой придет полиция?

— Они не посмеют меня тронуть, — сказал Робертсен.

Абель встал и пошел прочь.

Робертсен посидел еще немного, потом вскочил и побежал следом.

— Ты куда?

— Собака ты.

— Не ходи туда, Абель. Там моя жена меня дожидается.

Абель все шел.

Жена Робертсена сделала вид, будто встретила его нечаянно, и предложила ему пройтись вместе с ними.

Робертсен, все так же невозмутимо:

— Он думает, что может запугать меня, но только пусть не надеется.

Жена, несколько обеспокоенно:

— А по-другому уладить дело нельзя?

— Я любого из них загоню в угол, — сказал Робертсен, выхваляясь перед женой.

— Уведи домой своего ненормального мужа, — сказал Абель, — его скоро арестуют.

Жена Робертсена сникла и зарыдала:

— Но, Абель, ты ведь не захочешь принести нам несчастье? Девочки сидят дома при спущенных шторах и не смеют выглянуть на улицу.

Робертсен, упрямо:

— Не стой и не реви посреди улицы, слышишь? Я лицо общественное, и меня все знают.

— Ты же не причинишь нам такое зло, Абель, у тебя ведь не каменное сердце!

— Я вас проучу.

— Я все время говорила, что это добром не кончится, — причитала жена, свирепо глядя на мужа.

— А не ты ли уговорила меня строиться?

— Я? — вскричала она. — Это ведь ты сказал, что тебя скоро повысят в чине и тебе нужен дом побольше!

— Это ж надо так брехать! Когда именно я это сказал?

Абель шел и шел. Женщина вцепилась в его рукав:

— Не ходи, Абель, тебе ведь ничего не стоит выкупить в банке это поручительство.

— Что? — разинул рот Абель. — Да я с вами вообще больше знаться не хочу.

Но женщина сказала, что они продадут лодки и еще много чего и вернут ему деньги, муж тоже подошел и согласился, что ему не следовало затевать стройку, но жена и дети не давали ему покоя…

— Не верь ему, — сказала жена.

Абель слушал вполуха, он снова погрузился в привычное равнодушие ко всему на свете. Чего ради ему беспокоиться из-за этих, в сущности, посторонних людей? Какой ему в том прок? Наверное, единственный выход в том, чтобы сходить в банк, выложить деньги и тем закрыть это дело вообще.

— Ступайте домой, — сказал он, — я это как-нибудь улажу.

Они начали его благодарить, они пожали ему руку, даже Робертсен — и тот пожал.

Когда исстрадавшаяся Лолла спросила его, чем кончилось дело, Абель ответил:

— Ну конечно же я разобрался с Робертсеном.

— Вот и слава Богу! Но скажи, Абель, это уже наверняка?

— Ничего не всплывет. Все уничтожено.

Радость скользнула по лицу старой женщины.

Но Лолла, видимо, смекнула, как обстоят дела, она опустила глаза и сказала:

— Ах, как жаль, что я не могу снова чем-то стать для тебя.

— Ты о чем? — резко спросил он.

Она уклончиво ответила:

— Я просто так сказала. Ты так много для меня сделал.

Тучи сгустились для всех и каждого.

Предстояли месяцы с холодом и снегом, и люди не знали, к чему приложить руки. Что будет дальше? Они ходили и подбадривали себя на свершение разных великих дел, но не делали вообще ничего. Единственным, кто и впрямь что-то предпринимал, был Алекс, тот, что женат на Лили. В феврале он покинул обитель нужды и отправился на поиски работы.

Было морозное раннее утро. Он взял узелок с едой, которую Лили приготовила ему на дорогу, она и провожала его. Особых разговоров они не вели, судьба на них ополчилась. Алекс не был каким-нибудь забулдыгой, но раз уж судьба принудила его странствовать по свету, он должен по меньшей мере уйти в гневе. Лили и так, и эдак пыталась смягчить его, но нет: я ж тебе сказал, что ты у меня еще увидишь!

— Алекс! Ведь не я же виновата, что у тебя нет работы.

В последнюю минуту перед разлукой он не хотел напоминать ей различные ее прегрешения, но зато шагал как заведенный и при этом делал такие большие шаги, что она едва за ним поспевала.

— Ты от меня уходишь?

— Я тебя разве просил идти со мной и задерживать меня?

— Нет, нет, — ответила она и чуть приотстала.

Тем временем они вошли в лес. Он снял куртку, расстелил ее на снегу и сказал:

— Садись.

Она не поняла и спросила:

— Ты что это выдумал?

Он развязал узелок и поделил провизию.

— На — бери и ешь.

— Я? С чего это вдруг?

— Тебе нужнее.

Она ела, чтобы ему не перечить, ела и плакала. За последнее время отношения между ними наладились, Алекс был вполне хорош, просто удивительно, чем он для нее стал, он тоже кое на что годился, она начала испытывать радость и с мужем тоже. И вот он уезжает.

— А тебе не кажется, что мы могли бы вернуться домой? — спросила она.

Он не ответил.

— Не кажется? Тогда мы, во всяком случае, снова будем вместе.

— Лучше помалкивай. Мне что, без тебя забот не хватает?

Странно, как грубо он с ней разговаривает, когда они, может быть, расстаются навсегда.

— Ты мне пиши, — попросила она.

— Писать? Ты думаешь, в такой глухомани есть почта?

Лили, с ужасом:

— Господи, Алекс, куда ты собрался?

— Не знаю, на все четыре стороны.

Новые слезы, новое волнение. Впрочем, они не уговаривались хранить верность, не забывать друг друга, и вообще лучше умереть, чем… нет и нет, ни единой фразы с упоминанием вечности.

— Ты сидишь и мерзнешь, — сказала она.

— Ешь, — ответил он.

— Нет, спасибо, больше не хочу. — И она поспешно упаковала корзинку.

Больше ничего и не было, она встала, отряхнула снег с подола юбки и сказала:

— Мне пора домой, не то девочки проснутся.

Когда они отошли друг от друга на порядочное расстояние, она крикнула:

— Не пропадай надолго!

Но человек, который был управляющим на лесопильне, не может вот так же, взяв коробок с провизией, уйти из дому, чтобы искать себе работу. Он тщетно подбирал место по объявлениям в столичных газетах либо бродил по городу, как-никак он был инженер при тросточке и шляпе набекрень, хотя, конечно, прежним уважением уже не пользовался. Раньше все было по-другому.

Он начал ходить на пристань и выезжать на «Воробье». Он даже зачастил туда, но разве из-за своих поездок он что-нибудь упускал? Ровным счетом ничего. Капитан Ульрик и он неплохо ладили, оба были рангом повыше других и могли разговаривать на равных. За билет инженер не платил, потому что уже выложил много денег раньше, в те годы, когда ездил по делам лесопильни, вот теперь ему и пригодилось, что некогда он был богат и знатен. Правда, он делал вид, будто ездит с определенной целью, что где-то расположена лесная делянка, которая может представить интерес. Он сходил на берег и поджидал, покуда «Воробей» день спустя по пути домой снова не возьмет его на борт. Получалась как бы загородная прогулка, но самостоятельная, без семьи. К прогулке добавлялось и то обстоятельство, что капитан потчевал его едой и питьем. И щедро.

Вообще-то Ульрик Фредриксен был землевладелец, он выращивал кукурузу в Африке, однако располагал достаточными знаниями, чтобы провести «Воробья» по заливам и фьордам. На корабле, впрочем, не было ни единого человека, который не знал бы здешний фарватер. Поэтому сейчас они пытались силой выжить его с корабля, но у капитана Ульрика были благожелатели, которые за него держались, может быть, главным образом ради того, чтобы досадить хозяину имения, его всемогущему брату, которого никто не любил. Во всяком случае, Ульрика было невозможно сковырнуть с места. Спору нет, для семьи он был паршивой овцой, но его любили пассажиры, вдобавок он хорошо выглядел, хотя успел поседеть, а на лбу у него красовался синий рубец. Семейство же норовит спровадить его к крестьянам, с таким же успехом они могли пытаться уложить его в постель. Была бы там по крайней мере страусиная ферма, но ради картошки и овса — нет, спасибо. Вот страусиная ферма — дело другое, большие, нехристианские, похожие на верблюдов птицы — это вам не куры и не мыши, нечего и сравнивать.