У Славки заполыхали уши. Ну что он за несчастный человек? Неужели и здесь ему не прожить без дразнилок и прозвищ?

Но Женька Аверкин поспешно и сердито сказал:

— Тебя, Любушка, уже сунуло не в своё дело! Прокатил человека — ну и что такого?

А Игорь Савин разъяснил:

— Конь — животное благородное. Ехидна же — вымирающий вид. Она осталась с тех времён, когда на земле жили тупоголовые плезиозавры и всякие другие ископаемые.

— Жаль, что охраняется законом, — вздохнул Аверкин.

А Костя Головин сказал Любке:

— Не бойся, на тебе никто не поедет. Кому охота потом из штанов ядовитые колючки вытаскивать?

Любка сказала, что все мальчишки дураки, и ушла. Ребята разбежались. Только Славка с Женькой задержались на крыльце. Стояли и смотрели, как резвится Наездник. Первоклассники побросали в кучу ранцы и прыгали друг через друга. Что-то вроде чехарды устроили. Наездник прыгал легко и красиво, но всё время оглядывался на Славку. Скакнёт — и посмотрит…

«Знаем мы это дело…» — подумал Славка и поторопил Аверкина:

— Пошли.

Но Женька помотал головой и сел на ступень. Положил на колени плоский твердый портфель. Глянул на хитрого Наездника, на Славку и сказал:

— Да прокати ты его ещё немножко. Осчастливь человека.

Наездник замер и насторожил уши. Женька засмеялся.

— Ты что! — возмутился Славка. — Он привыкнет и совсем с меня не слезет!

— Ну, разок… — попросил Женька.

— Тебе-то зачем?

— Ну, пожалуйста, — как-то слишком серьёзно сказал Женька.

Славка повернулся к Наезднику:

— Иди сюда, подарок судьбы! Свалился ты на мою голову…

Он обвёз радостного Наездника вокруг площади, а когда вернулся, увидел, что Женька делает в альбоме рисунок. На рисунке — Славка и Наездник во время скачки.

Это был очень лёгкий, быстрый набросок. Лица — едва намечены. Но всё равно можно было узнать коня и всадника (по крайней мере, Наездника Славка сразу узнал).

Наездник заглянул в альбом и сообщил:

— Я тоже рисовать умею.

— В твоем возрасте все умеют рисовать, — сказал Женька.

— Ага, — согласился Наездник и опять умчался.

— Жень, подари картинку, — попросил Славка.

Женька молча выдернул из альбома и протянул листок. Потом снизу вверх внимательно посмотрел на Славку.

— Слушай-ка, а я догадался! Вы братья, да?

— С чего ты взял? — изумился Славка. — Я его сегодня первый раз в жизни увидел.

— А похожи…

— Мы? Да брось ты… — начал Славка и тут же понял: в самом деле есть сходство.

У Наездника были прямые, очень светлые волосы. Они ровно разбегались во все стороны от макушки, как меридианы от полюса. А на «полюсе» торчала мягкая кисточка.

У Славки была такая же причёска (если можно это назвать причёской), только волосы потемнее и, кажется, пожёстче.

Мама сама стригла Славку: подрезала отросшие прядки на лбу, на висках, на затылке. Славкина кисточка на темени ей нравилась. Мама иногда ласково дёргала её и называла Славку «Кисточка ты моя». Если без посторонних, это было даже приятно. И всё же Славка срезал бы волосяной пучок без жалости, если бы не боялся, что получится лысинка. Потому что малышам, вроде Наездника, такие кисточки на макушке, может быть, подходят, но одиннадцатилетним мальчишкам героического вида они не придают.

Впрочем, Славка никогда не старался походить на героя. Ни видом, ни делами. Быть бы не хуже других. Но и это не всегда получалось…

Славка и Аверкин спустились на Морскую и распрощались у лестницы.

Славка оглянулся. Наездник спускался следом. Он был не один, по бокам шли две первоклассницы. Славка даже загляделся: как Наездник идёт! Плечи откинул назад, кончики пальцев сунул в кармашки, прорезанные у пояса, локти развёл по сторонам и ступает, будто фея по головкам одуванчиков. Снисходительно беседует с девочками. Повернёт к одной голову, скажет слово, улыбнётся. Потом на другую так же глянет. А они с него не сводят глаз, даже спотыкаются.

Неужели Славка в семь лет был такой же? Нет. С виду, может быть, и похожий, а характером совсем другой.

Когда Славка был маленьким и жил в Невьянске, он ходил с мамой на работу. Мама заведовала библиотекой в заводском клубе, руководила самодеятельным театром и вела кружок английского языка. Дел у неё было «выше головы», а Славка проводил время в полуподвальной большой комнате, где стоял бильярд.

В бильярд играли с утра до вечера. Славка забирался на высокий подоконник и часами смотрел, как по сукну мечутся с костяным стуком жёлтые шары.

Мама просто стонала:

— Неужели тебе здесь лучше, чем в детском саду?

Славка кивал. Он был ненормальный ребёнок. Он не любил детский сад и жутко скучал там. До обеда кое-как терпел, а когда наступало время тихого часа, впадал в отчаянье. При мысли, что надо укладываться спать в большущей комнате, где совсем не так, как дома, и где ничего не напоминает о маме, на Славку наваливалась чёрная тоска.

Дома было лучше. В своей комнате Славка мог просидеть в одиночку целый день и не соскучиться. Но приходил сосед Юрка Зырянов. Он был старше Славки, закончил первый класс и делал всё, что хотел. Развинчивал Славкины игрушки, лазил в холодильник за вареньем (Славка даже сам этого не делал!) и маминой губной помадой рисовал на зеркале чёртиков и крокодилов. А если Славка запирался и не пускал, грозил отлупить во дворе.

Однажды Славка не выдержал. Он вежливо попросил Юркину маму поговорить с сыном, чтобы тот вёл себя посдержаннее.

Тётя Зина выслушала Славку внимательно, потому что знала: Славик Семибратов — хороший, воспитанный мальчик, никогда не хулиганит и не врёт. Она покивала:

— Эт-та что ж… Эт-та правильно. Я с ним поговорю.

Разговор состоялся через несколько минут. Славка гулял во дворе и слышал каждое слово, потому что окно в тёти Зининой комнате было открыто.

— Юрий! А ну иди ближе, паразит! Иди, иди! Эт-та что, я бегать за тобой буду? Кому говорят!

Потом послышалась короткая возня, и вдруг раздался вопль:

— Мамочка, я не буду!

Славка от ужаса скорчился за кадушкой у водосточной трубы.

— Не буду, мамочка, прости, не надо больше! Ой-я, прости, не буду! — верещал Юрка. Потом он на несколько секунд умолк: видно, кончилось дыхание. И тогда в нестерпимой тишине слышны стали сухие частые щелчки. Они были равномерные и неумолимые, как тиканье больших часов, которые не остановить.

— Ой-я-я, не надо, больно же!! — опять взорвался криком Юрка. Захлебнулся, и вопли его превратились в тонкий визг. Это был режущий, вибрирующий визг, словно в горле у Юрки, как в милицейском свистке, прыгал маленький шарик.

Славка, приседая, убежал в дальний угол двора и зарылся в лопухи. Он зарылся бы в землю, если бы мог! Он сидел там до вечера. Стояла глухая тишина, и Славке всё чудилось в ней громкое беспощадное щёлканье…

Он же не хотел такого ужаса! Ему надо было только, чтобы Юрка оставил его в покое!

Юрка его не оставил. На другой день он поймал Славку на детской площадке, надавал пинков и подзатыльников, накормил мокрым песком. Славка молча отплёвывался и даже не защищался, только закрывал глаза. Смотреть на Юрку было нестерпимо стыдно.

С той поры он ни дня не оставался дома. С утра до вечера торчал в бильярдной. Мама приходила в отчаянье: Славка дышал прокуренным воздухом, Славка слушал неподходящие разговоры. Славка мог простудиться на подоконнике, потому что от окна дуло.

Мама не знала, что, следя за игрой, Славка почти не дышал, разговоров не слышал и холода не чувствовал. И не видел людей. Только шары. Движение жёлтых шаров завораживало Славку. В этом движении были строгие законы, разгадывание которых приносило радость. Он научился безошибочно чувствовать, куда и как разбегутся шары, ударившись друг о друга.

Может быть, поэтому Славка легко угадывал и другое: куда отскочит брошенный в забор камень, как взлетит под напором ветра воздушный змей, куда ляжет сорвавшийся с дерева лист и попадёт ли в цель стрела, пущенная из самодельного лука. Всё подчинялось законам инерции, скольжения и рикошета, законам жёлтых шаров.