Папа уже сказал бы мне позаниматься ката и заставил бы меня делать петли. И я бы смогла сделать их.

Не так ли? Как папа справлялся со всем этим? Он даже не рассказал мне об основных вещах, касающихся меня. О том, кто я или что, кем был он, кем была мама... но мне не следовало знать это, не так ли? Я знала все, что требовалось, когда была его помощницей. Его маленькой девочкой.

Папиной маленькой принцессой. Которая пустила пулю в зомби-отца.

Из всех мыслей именно эта запутает все в голове, что должно быть расставлено по полочкам.

Кристоф не двигался.

— Я надеюсь на лучшее, но тренирую тебя к худшему, — он вздохнул. — Совет ожидает тебя, Дрю.

— Они могут обойтись без меня, — если бы я и дальше держалась бодро, то тон болезненного терпения раскололся бы. Мне еще не удалось заставить его выйти из себя, но я продолжала стараться. Я почти чувствовала, как он держал себя в руках.

Его глаза светились так же, как у Пепла, ярким, пронзительным голубым.

— Нет. Не могут. Ты единственная светоча, которая есть у нас. Ты глава Братства, даже если большинство из твоих обязательств формальные с этой точки зрения. И информация об Анне может привести к... другой информации. К которой ты выражаешь огромный интерес.

Он никогда не упоминал Грейвса по имени. Это было отчасти оскорбительно.

Я похлопала свободной рукой по голове Пепла, приглаживая его волосы. Он был тихим, как камень, показывая зубы, смотря на меня. Это не напугало меня настолько сильно, насколько должно было. Выбившиеся пряди упали мне на лицо. Жаль, что волосы не распустились полностью: я могла бы спрятать свое выражение лица.

— Им больше нравилось, когда всем управляла Анна. По крайней мере, она все время знала, что делать.

— Когда она впервые приехала, то была такой же глубоко неуверенной, как ты, — Кристоф выбирал слова очень, очень осторожно. И он был напряжен, его плечи стали твердыми.

— Держу пари, ты помогал ей справиться со всем этим, не так ли. Ты такой услужливый, — да. Я была полнейшей сукой, ладно? Я просто не могла остановиться.

Он стал таким же тихим, как Пепел.

— Я делал то, чего требовали обязанности.

— Ты поэтому находишься здесь? Из-за обязанностей?

Он вздохнул.

— Нет. Прямо сейчас я понимаю твои гнев и одиночество настолько сильно, насколько не обращаю внимания на твои дневные игры.

Мой подбородок упрямо поднялся.

— Ты не знаешь, какого это быть все время запертой здесь.

— Именно поэтому я позволяю тебе выходить в течение дня и только придерживаюсь дистанции. Ради твоей безопасности.

— Позволяешь мне выходить. Как будто я заключенная.

— Почему мы не обращаемся к тому, что действительно беспокоит тебя, кохана?

О, нет ничего, что бы заставило меня хотеть сделать это.

— Иногда, — обратилась я к стене напротив меня, не глядя ни на кого из них, — я действительно ненавижу тебя, Кристоф.

— Ты ведешь себя со мной импульсивно, потому что это безопасно.

О, черт возьми! Что вы делаете, когда кто-то говорит вам нечто подобное? Я еще раз взглянула на него украдкой, и все напряжение ушло из его плеч. Трансформация тоже ушла. Он просто стоял, как если бы я не удерживала разъяренного оборотня, как если бы здесь, в этой узкой клетке, мы были одни. Его руки повисли, свободные и пустые, и он смотрел прямо на меня.

На мое лицо. Где каждая мелочь, которую я чувствовала, вероятно, была написана неоновыми буквами. И подчеркнута.

— Из всех слов, которые я могла бы выбрать, чтобы описать тебя... — я действительно собиралась сказать, и «безопасность» не было одним из тех слов. Но это была бы ложь. Я не чувствовала себя с ним в такой безопасности, в какой чувствовала себя, когда Грейвс спал со мной в одной комнате, где я знала, что проснусь и все будет хорошо.

Нет, Кристоф был той безопасностью, у которой имелись зубы. Когда вы знали, что все плохое находится за дверями, но ни ничего из этого не так плохо, как вещи, которые находятся внутри и сторожат вас. Он был как поездка на американских горках или обманщик. Совсем не утешительно!

Только это то утешение, когда обманщик находится на вашей стороне.

— Которое ты бы выбрала? — он все еще смотрел на меня.

Я похлопала Пепла по голове.

— Полагаю, противный — было бы отличным словом. Двигайся, малыш.

Сломленный оборотень послушно отошел в сторону. Он двинулся назад, пытаясь проскочить между мной и Кристофом так, чтобы это не было слишком очевидно. Я протянула руку, достала до головы и мягко толкнула его.

— Иди сюда! Не думай, что я ничего не вижу.

Он был крепким и стойким, но наконец он перешел на мою сторону. Я расстелила одеяло на полке-кровати.

— Я вернусь. Доброй ночи. И не беспокойся. Ты показываешь больше коже, чем когда-либо. Ты превращаешься. Я знаю, что ты сможешь.

Да! Правильно! Но Кристоф ничего не сказал, и Пепел бросил мне длительный, необычный взгляд. Как будто он понимал и поверил мне. И как будто хотел сказать что-то еще, но не мог. Челюсть хрустнула, когда он открыл рот, показывая в зевке все свои белые зубы. Звук прибыл из глубины горла, и я могла поклясться Богом, что он пытался произнести мое имя.

Когда я зашла, члены Совета стояли — они всегда стояли, когда я заходила.

Каждый раз у меня было желание оглянуться, чтобы увидеть то, на что они смотрели. Кристоф открыл дверь, посмотрел туда и сказал мне, что там безопасно, лишь кивнув; он ступил в комнату после меня. Этого было достаточно, чтобы я задвигалась: либо так, либо идти вместе.

Стул, стоявший во главе стола, больше не давал комфорт. Когда я опустилась в него, они все еще стояли.

Полагаю, Анна хорошо натренировала их.

— Ладно, давайте покончим с этим, — я попыталась не казаться уставшей и злой.

Как обычно, первым сел Брюс. Он опустился на стул слева от меня, острое темное лицо было застывшим. Это являлось сигналом для всех остальных. У худого, светлого Эзры была, как обычно, сигарета, но она не была зажжена. Главным образом потому, что каждый раз я морщила нос, когда он зажигал ту чертову штуку. Он был одет в свои обычные джинсы, накрахмаленную белую рубашку и черный костюмный пиджак. Весь этот образ должен был выглядеть как слащавая Полиция Майами[16], но это не так. Факт того, что он выглядел на двадцать пять, помогал.

Дреды Элтона двигались, как живые существа, когда он медленно сел. Он был одет в рубашку-поло радостного красного и желтого цветов, а обычная улыбка, потрясающе белая в сравнении с эбонитовой кожей, отсутствовала. Я привыкла к солнечному, хорошему настроению Элтона, это было неприятным сюрпризом. Из всех них, полагаю, он был самым веселым.

Прямо за ним заскрипел стул Огаста, когда тот опустился на него. Он тоже не выглядел слишком веселым.

Кира и Маркуса не было в Совете, потому что они помогали Анне играть в ее маленькие игры. Маркус делал это несознательно, но он все еще отказывался возвратиться и принять участие в заседании. Кристоф нормально относился к этой ситуации; хотя я и не уверена в этом. Кира, с другой стороны, отослали преподавать в небольшую Школу.

Вероятно, тоже исправительную. Как та, в которую он помог отправить меня.

Поэтому оставалось два места. Одно, конечно же, для Кристофа. Они попросили его, и он раздул огромную проблему из этого, спрашивая моего разрешения и вообще негодуя из-за того, что они обвинили его в предательстве. Полагаю, ему было горько из-за всего этого. Я не винила его, но если бы он продолжил вбивать себе это в голову, у нас была бы громкая ссора в этой комнате без окон.

Очень весело!

На другое место я предложила Огаста и была удивлена, когда он появился на следующем заседании, захудалый и выглядящий несчастно, как ребенок в первый школьный день. Он был папиным другом и товарищем по охоте с давних времен. Его светлые волосы были зачесаны назад, его форма, состоящая из белой майки и красной фланелевой рубашки, была чистой, как если бы я постирала ее, пока жила с ним в бруклинской квартире, ожидая возвращения отца.