- Что за хворь?

- Тленом Хаоса называется. Ее накладывают на всех, кто встал на сторону или был призван во служение Хаосу.

- И что будет, если она поглотит всего?

- Хаос заполнит всю суть, сменив на нечто иное. Исчезнет былое, станет Иным.

- И как ее излечить?

- Никак, как бы не боролся, все равно проникнет и овладеет.

- А меня она поразила?

- Хм, вроде бы и поразила, но…, - старец вдруг замялся: - Не понимаю сути, но что-то в тебе не так. Вижу, что суть твоя сияет..., не пойму сути, иная она.

- Иная? Уже поражена?

- Нет, нет в тебе тлена, хотя, должен быть. Странно, вот сейчас только, как пригляделся, осознал это. Особенный ты что ли.

- Отче, а ты всех можешь определить? Ну кто темный, а кто нет.

- Да.

- И даже оболочка тебя не обманет?

- Оболочка? Мне она не ведома, я вижу суть вещей. Я вижу, тьма ли в тебе, али хаос, али свет, али правда.

- Отче, а вас Хаос поглощает?

- Нет.

- Почему?

- Так я не принял его.

- Как это? Вы же были в полоне, оковы на вас…

- Так-то оно так, токмо не принимал я тлена, отрекся от него, за это и заточили меня в кандалы, годы в них хаживал.

- А сколько вам, получается, лет?

- Много, не могу даже сказать, сколько, ибо не ведаю это, скрепы на мне мрака, от этого и не помню сие.

- Что за скрепы?

- Не ведаю, как и для чего они на мне. Но ведаю, что они имеются.

- А что вы делали в библиотеке?

- Присматривал, изучал письмена древние.

- Для чего?

- Чтобы понять их и, - старец, кажется, улыбнулся: - Изъяснить неверно для пленителей, дабы не воспользовались те силой, заточенной в них.

- Но теперь они найдут другого…

- Не найдут, да и почем им искать-то? Когда библиотеки-то, пади, и нет.

- Как это?

- Ну словно дети малые, - вздохнул библиотекарь: - Вопросы, вопросы, вопросы… Сгорела она, библиотека-то, свеча упала случайно, а рядом кувшин с маслом был, а манускрипты этим маслом натерты все, чтобы сохранялись дольше, не ссыхались.

- Ага, а свеча упала как раз, когда мы уходили.

- А тебе кто рассказал? – старик ухмыльнулся: - Али сам догадался? Ладно, засиделись мы, надобно идти, солнце к закату пошло, скрылось за горою.

Мы встали с почерневших валунов, вокруг которых принялись разрастаться черные грибницы, видимо, поганок. Слепой старец пошел первым, следом я, позади медленно шел Емельян, чуть осунувшись, как будто бы тащил на себе неподъемную ношу. В итоге вышло, что самым быстрым среди нас оказался, как ни странно, именно библиотекарь, бодро идущий только ведомым ему путем. Нам же приходилось то и дело его нагонять, когда старец вдруг остановится, принявшись вглядываться в окружающие дали.

Я беспрестанно озирался по сторонам, пытаясь что-то вспомнить, как будто бы все окружающее казалось чем-то отдаленно знакомым. Деревья, луга, речушки, да ручейки – все казалось таким родным, хотя, если взять во внимание все переполняющие меня ощущения, то можно было бы сказать, что я оказался где-то в реальном мире. Ведь насколько все реалистично, насколько все тщательно проработано: даже самая простая травинка колышется, изгибаясь, когда моя массивная лапа встанет рядом, придавив соседок, и как тут же принимается иссыхать эта травинка, когда источаемый яд достает ту, проникая в зеленое тельце. А запахи, а звуки, а весь мир целиком?! Нет, определенно что-то здесь не просто так, и отчего-то в этом я уверен больше, чем в том, что надо следовать за слепым стариком.

«Странно, но кажется, что, если бы я сделал как-то иначе, все бы вышло совсем по-другому. Может, именно тот вариант и оказался бы правильным, нужно бы лишь только понять, что именно надо было бы сделать? А вариантов куча, нет, гора.

Что бы было, если я остался бы в армии Вия?

Что бы было, если бы я не принял помощь того Нищего?

Что бы было, если бы мы пошли в другую сторону?

Что бы было, если…?»

- Тебе, Богу и Творцу моему, в Троице Святей славимому Отцу, и Сыну, и Святому Духу, поклоняюся и вручаю душу и тело мое, и молюся, - прямо посреди поляны, на которую мы вышли в ночном лесу, подле костерка на коленях сидел старичок в полотняных одеждах, постоянно кланяясь и читая молитву: - Ты мя благослови, Ты мя помилуй, и от всякаго мирскаго, диавольскаго и телеснаго зла избави. И даждь в мире без греха прейти день сей, в славу Твою, и во спасение души моея. Аминь.

- Доброй ночи! Старче! – вдруг приветливо произношу, выходя из сумрака на свет от костерка, и, кажется, мой голос в ночи прозвучал гораздо громче.

- А? – старичок вдруг обернулся, с испугом глядя на меня.

- Говорю, доброй ночи! Как вы тут оказались посреди леса?

- Изыди! Погань дьявольская! – старичок внезапно вскочил, хватаясь за лежавшую в траве хворостину и замахиваясь той: - В молитве своей к тебе обращаюсь, добро несущий мне святый ангеле Христов! Иже есть ты поспешный слуга Всемогущего Создателя, коий царствует над всем живым и нежитью всякой тоже!!!

- Старче, вы чего? – опешив, смотрю на внезапно начинающую светится корягу.

- А посему по воле Всевышнего избави меня, слабого и немощного, от напастей разных в образе зверя нечистого и прочей нежити! И ни домовой, ни леший, ни пущевик, ни прочая пусть да не погубят души моей и тела моего не тронут! Молю тебя, святый ангеле, о защите от нечистой силы и всех прислужников ее! Спаси и сохрани по воле Господа Бога! Аминь!!!

Яркая вспышка заполонила весь обзор, мгновенно сменяясь всепоглощающим мраком забытья, и, кажется, что-то громко упало.

***

Почерневшая бездна безудержно кипела, обуреваемая высокими волнами, поднимающимися на десятки метров над бушующим океаном, простирающимся вокруг до самого горизонта, кажется, находящегося бесконечно долго.

Заволокшееся свинцовыми гигантскими тучами небо будто бы стремилось прижаться к бушующей стихии, стремящейся как можно выше подбросить водного исполина, скрывающегося в толще воды. Грузные воздушные великаны перемешивались, становясь все мрачнее и испуская яркие молнии, бьющие в водные толщи, будто бы пытаясь поразить те своей яростью.

Раз за разом океанические валы вырастают все выше и выше, обрушиваясь в свою стихию с усиливающейся яростью, от чего порождаются следующие волны, все выше и выше поднимавшиеся, стремясь вцепиться в грузные облака, все больше и больше отягощаемые собственным весом, как будто бы стремясь опуститься все ниже и ниже, чаще и чаще ударяя все более мощными разрядами молний, при каждом приближении бьющих все чаще и чаще.

Два мир как будто бы стремились друг к другу, но при этом сражались друг с другом, стремясь победить в этой схватке чуждых стихий, не способных существовать без заклятого врага.

***

- Ведь сказано в писании: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света со тьмой? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живого, как сказал Бог: «Вселюсь в них, и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому, и Я приму вас; и буду вам Отцом, и вы будете Моими сынами и дщерями», - прозвучал пожилой голос, пробуждая меня, лежавшего в стороне.

- Но истина ли в том, что нечисть в телесе человека или же телеса человека являются нечестивыми? А если же суть сама внутри телеса нечестива, хотя тело чисто? Или же тело само нечестиво, когда суть сама чиста внутри него? – донесся голос библиотекаря.

- Мы знаем, что всякий, рожденный от Бога, хранит себя, и лукавый не прикасается к нему, - ответил первый: - Рожденный от Бога хранит себя чистым, и лукавый не прикасается к нему.