— Мне не следовало уезжать. Она там совсем одна. У нее никого нет, кроме меня, — бормочу я, продолжая водить руками по кровяным следам. Я раздумывала над ее словами о том, что их больше нет и это ее вина. Я могу только предположить, что она говорила о своих родителях. Мне разбивает сердце мысль, что все это время у нас было гораздо больше общего, чем я думала.

Зэндер протягивает руку и берет меня за руку. Он подносит ее к губам и целует тыльную сторону руки. Я смотрю на него. Другой рукой он проводит по моим волосам и по лицу.

— Она в порядке, милая. Они дадут ей сильное успокоительное.

В ответ я киваю головой, но меня еще мучает чувство вины. Я оставила ее наедине со своими демонами, а теперь я оставила ее одну-одинешеньку в больнице. Это неправильно.

— Мне придется на один час погрузиться в работу, нужно доделать кое-какие документы. Я позабочусь о ней и скажу тебе, как там дела, — обещает он.

Мне хочется сказать ему, что я его люблю. Это осознание сотрясает меня словно пощечина. Я сижу и смотрю на него, покрытая кровью моей подруги и заживо съедаемая чувством вины. Мне хочется сказать ему, что я способна дышать только потому, что он сидит рядом со мной и заботится обо мне. Но я молчу. Я не могу. Я не стану обременять его своими чувствами, пока он не узнает всего обо мне. Вместо этого я прислоняюсь лбом к его лбу и издаю тяжелый вздох.

— Спасибо, что был со мной сегодня, — нежно говорю ему.

— Не благодари меня за такие вещи. Конечно я здесь, и я никуда не уйду. Ты же знаешь, Эддисон.

Его голос наполнен беспокойством и заботой. Мне кажется, что он догадывается о том, что я хотела ему сказать, до того как он меня остановил. Я задумываюсь о том, знает ли он обо мне больше, чем я рассказала. Может, это его способ убедить меня, что независимо от моих поступков и слов он никуда не уйдет.

Я выдаю желаемое за действительное. Я хочу поверить в это. Я так хочу, чтобы это оказалось правдой, поэтому предполагаю, что он может читать мои мысли.

— Я должна войти и поговорить с отцом, — говорю ему, отрываясь от него и наклоняясь, чтобы открыть дверь. Все чего я хочу — притянуть его и поцеловать, забыть о том, что произошло сегодня, о моей роли в этом. Но я не могу. У меня есть обязательства.

— Ты позвонишь, если тебе что-нибудь понадобится? — спрашивает он через открытое окно. Я вылезаю из машины и закрываю дверь.

— Я позвоню. Я обещаю.

Когда я захожу через парадную дверь, в магазине никого нет. Я рада этому. Возможно мне следовало воспользоваться советом Зэндера и сначала заехать домой, принять душ и переодеться. Но впервые за долгое время я просто хочу поговорить с отцом. Мне нужна его мудрость и уверенность, которую может дать только отец.

— Чья эта кровь? Твоя? Что, черт возьми, произошло? — беспокойно спрашивает отец, как только я появляюсь в дверях. Он оббегает прилавок и хватает меня в объятия, осматривая нет ли у меня повреждений.

— Я в порядке. Это не моя кровь, — говорю ему усталым голосом. Он берет мое лицо в свои руки и поворачивает его, проверяя правда ли это.

— Что случилось? Этот парень, Зэндер, что-то сделал?

Я отстраняюсь и смотрю на него словно на сумасшедшего.

— Что? Нет! Это кровь Мег, но с ней все в порядке, — быстро говорю ему. Его глаза расширились от шока.

— Что случилось с Мег?

Я неловко прочищаю горло и отворачиваюсь от него, тихо бормоча слова.

— Сегодня у нее был сложный день. Она приняла несколько таблеток снотворного... слишком много. Она разбила некоторые вещи в своей квартире и поранилась. Оттуда кровь.

Долгое время за моей спиной не раздается ни звука. Наконец я разворачиваюсь, чтобы посмотреть, слушает ли он меня вообще. Он стоит на том же месте, руки на поясе, на лице к моему удивлению ярость. Его губы плотно сомкнуты, а руки на бедрах сжаты в кулаки.

— Я знал, что от этой девчонки одни проблемы. Она больше не работает здесь, и я хочу, чтобы ты держалась подальше от нее.

— Что, прости? — в ответ я нападаю на него, от злости стискиваю зубы.

— Ты слышала меня. Тебе не стоит общаться с таким человеком, Эддисон. От нее одни проблемы и это еще одно доказательство. Она пыталась убить себя, боже правый.

Тот, кто так поступает, просто...

Мой отец обрывает фразу, в основном из-за того, что от меня идут волны злости. Я чувствую, как злость закипает во мне, я хочу закричать. Мне хочется выплеснуть злость на стол рядом со мной, чтобы он разбился об пол, а злость перейдет на что-то другое, а не на него. Он понятия не имеет, насколько Мег и я похожи. И мне стоит пожалеть его, так как он настолько жесток, когда речь идет об этом. Но я не могу. Он не знает, как мы с Мег познакомились. Он не знает, что у нас одинаковые шрамы на запястьях, которые ежедневно напоминают нам о нашей слабости. Он не в курсе, потому что он был слишком занят, очередной раз проводя шестьдесят дней в реабилитационном центре. Он забыл, что дома осталась дочь, которая предоставлена сама себе и должна самостоятельно попрощаться с мамой.

— Тот, кто так поступает, просто кто? Продолжай, закончи предложение.

Я хочу услышать, как он это скажет. Я хочу, чтобы он признался, что этот человек — поврежден, сломан, слаб, посредственен...я знаю, что все эти слова проносятся у него в голове, все эти слова, которые я относила к себе последний год.

— Давай, пап, скажи, что ты на самом деле думаешь о Мег. Что ты на самом деле думаешь о том, кто пытался убить себя? Что ты думаешь о человеке, который может быть настолько слабым и так мучиться от боли, что они не видят другого выхода, нет возможности избавиться от боли?

Я даже не поняла, что я надвигаюсь на него, пока не оказалась прямо перед ним, глядя на тело шесть футов два дюйма высотой, ожидая что он скажет обо мне то, что я уже знаю.

— Я понимаю, она твоя подруга и ты расстроена тем, что произошло...

— Вот дерьмо! Ты ничего не понимаешь! — ору я. — Ты знаешь, что я делала год назад, пап? Я сидела на могиле мамы, глотала таблетки с лезвием в руке. Я свернулась калачиком у ее изголовья, желая быть где угодно, только не здесь без нее. Все, что ты думаешь о Мег: какой она плохой человек, безнадежная, и сломленная, и потерянная, угадай что? Это про меня.

Я закатываю рукава, пихаю руку ему в лицо и наблюдаю, как его лицо теряет цвет, пока я говорю. Он не сводит глаз с белого шрама на моем запястье.

— Вот как выглядят безнадега и ... пап. Они выглядят точно также как Мег. И чувствуются точно также, как чувствует она. Это чувство одиночества и осознания, что тебя бросили все, кого ты любил, им нет дела до тебя, — кричу я, пока он медленно качает головой, как бы отрицая все это.

— О, Эддисон, нет, — мягко говорит он.

Я уверена, что это не совсем то, о чем говорила доктор Томпсон, когда советовала мне, наконец, поговорить с отцом. Но теперь, когда я начала, я не могу остановить поток слов.

— Она умерла, и они могли похоронить тебя рядом с ней. Ты избавился от всех ее вещей и отказывался говорить о ней или признавать ее существование. Вот она была здесь, и все было в порядке, а теперь ее как будто не существовало никогда. Мы не говорили о том, как сильно мы скучаем по ней, и мы не делились воспоминаниями о ней. И упаси бог нас произнести ее имя. Во время праздников мы игнорировали все традиции, которые были у нас. Потому что НИКТО НЕ МОГ ГОВОРИТЬ О НЕЙ!

Я хочу заплакать. Мне стоило заплакать. Меня переполняют эмоции, я говорю отцу все те вещи, которые держала в себе последний год. Мои эмоции на пределе. Каждое слово правды словно нож в сердце каждого из нас. Я знаю, что ему больно, я знаю, что разбередила старые раны. Выражение его лица говорит о том, что его раны открыты и кровоточат, причиняют боль. Но мне все равно. Я хочу, чтобы ему было больно. Я хочу, чтобы он почувствовал часть той боли, через которую я прошла и с которой я справлялась в одиночку.