— Мой ангел, это вздор, — возразил Илья Петрович. — Надо сначала заболеть и потом уже наслаждаться концертом покойницы: иначе ничего не услышишь. Самая благодарная роль в этой жизни: ничего не признавать и во всем полагаться на доводы одного холодного ума.

Он склонился к ней и, сверкая глазами, многозначительно добавил:

— Нельзя не заметить также, что боязнь греха и маленьких преступлений — узда для ничтожных, недалеких людей, но для нас, Глафира, они — широкие ворота в рай жизненных наслаждений.

— Совершенно согласен с вами, — раздался около них голос и, когда они обернулись, то увидели высокого, худого господина с бледным лицом, на котором лежал отпечаток пережитых страстей и пороков, с ярко-голубыми глазами, сверкание которых ясно говорило о его болезненном сластолюбии. Это был старший брат Леонида, Капитон.

— Да, грешки и пороки мои друзья, черт побери, — продолжал он, когда все, чтобы послушать его, собрались в кружок, — без них скучно было бы жить, они собутыльники мои, огненные вакханки, подымающие меня на небо блаженства.

Он хитро подмигнул я прищелкнул языком.

— Добродетель — старый полицейский…

— Что?! — перебивая его, воскликнула Зоя.

— Полицейский, — повторил он, — и когда он стучит в моей душе: стук-стук, дома ли госпожа совесть, — то всегда получает ответ от камердинера-ума (он стукнул себя по лбу): барыни нет дома.

— Натурально, — сказала Глафира, — твоя совесть всегда находится в отлучке.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Капитон. — Совесть самая беспокойная особа и потому Леонид погибший человек. Она всегда с ним и она замучает его и сведет с ума. Надо уметь жить, выжимать из жизни все наслаждения, как если бы она была красивой девкой.

— Тьфу!

Глафира с отвращением в лице отвернулась.

— Сознаюсь, я грешный человек — тело, а не дух, и нисколько этим не огорчаюсь, а напротив, сказать откровенно, за все блаженство неба я не отдал бы моих пирушек, жизни грешной и соблазнов земных. Эй, вы, господа духи! — воскликнул он, ударяя ногой об пол. — Где вы там? Отзовитесь!

Леонид, который до этого момента кротко разговаривал с матерью, поднялся с лицом, которое внезапно как бы озарилось светом. Все стали смотреть на него и им казалось, что из него исходит какая-то таинственная, непостижимая сила. Глядя на своего брата и стоя с неподвижностью монумента, он поднял руку кверху, и в тот же момент под полом, где стоял Капитон, раздался удар.

— Ай! — воскликнул Капитон.

Все испуганно стали перебегать на другие места.

— Да что это такое? — воскликнула Глафира, удивленно глядя на брата.

— Во как, глядите, — тихо говорил управляющий своему патрону, — все напугались, а вы все про сынка: мазурик.

Колодников поднялся и стал смотреть на сына. Последний опять стоял с глазами, устремленными в одну точку.

— Ты, шарлатан, что стоишь неподвижно, как колдун какой, и смотришь в одно место? — вскричал Колодников.

Капитон подпрыгнул, взмахнул руками и с хохотом крикнул:

— Мертвецы поднялись из могил!

Леонид повернулся к нему и голосом, полным какой-то таинственной угрозы, проговорил:

— Страшись грубым смехом твоим оскорблять таинственного и незримого обитателя комнаты этой и научись понимать, что от твоих взоров сокрыты великие тайны.

Стоя неподвижно, он продолжал смотреть в одну точку.

— Стоит, как столб и уставился страшно в одно место! — закричал фабрикант. — Что видишь ты? Дождусь ли ответа?!

Леонид тихо проговорил:

— Здесь, на фабрике, было замучено много людей.

— Ну, положим так. Так что же?

— Где они теперь?

Колодников изумленно стал смотреть на сына и вдруг злобно захохотал.

— Да ты что мутишь мою голову! Где же им быть? В могиле, конечно.

— В могиле их земные одеяния, а они сами носятся в воздухе над этим домом и между ними ваш грозный судия — Клара.

Говоря все это, Леонид, как это всем казалось, с каждым словом как бы делался все выше, в лице его все ярче вспыхивал какой-то свет, и вдруг, нервно содрогнувшись, он громко воскликнул:

— Объявляю вам всем: смерти не существует. И для иной жизни воскресает и царь, и раб, и в этом ужас для притеснителей и убийц.

Выслушав все это, старик продолжал смотреть испуганно устремленными на сына глазами, а Петр Артамонович шепнул ему:

— Вот убиенные там и встретятся с вами.

— Убиенные! — машинально повторил Колодников и, взглянув на сына, растерянно воскликнул:

— Что ты сказал?

Леонид стоял теперь с опущенной вниз головой.

— Минутами, когда я всматриваюсь в пространство, мне кажется, я вижу их.

— Кого?

Он поднял голову и пристально взглянул на отца.

— Астральных существ, тела которых гниют в могиле, и чувствую, что между ними носится она…

— Она! — повторил старик, снова охваченный холодным ужасом, и вдруг с выражением гнева закричал:

— Обманщик-сын, безумным ты хочешь сделать меня, что ли? Клара спит в могиле, и на ней такой тяжелый камень, что никакой силач не мог бы отвалить его… И вот она блуждает здесь!

Он шагнул к сыну, продолжая смотреть на него, облокотился руками о палку, перегнулся телом и вдруг из раскрывшегося рта его вырвалось:

— Ха-ха-ха-ха!

— Что с вами, папаша?

— Плут ты и пройдоха, вот что, понял я хорошо, к чему ты все это подводишь: запугать хочешь меня, в могилу свести, чтобы деньги мои расшвырять в Париже кокоткам. Знаю, миллиончики — чародеи. И ангела они могут сделать лукавым, как дьявол.

Он шагнул еще вперед и, снова опираясь на палку, грозно опустил над глазами исчерна-белые брови и крикнул:

— Повинись и признавайся!

В высказанном им предположении была его последняя надежда; но, к полному разочарованию его, он увидел, что Леонид величественно поднял руку кверху, по губам его пробежала судорога презрения, глаза загорелись и, когда он заговорил, то казалось, что какие-то громы гнева и сокрушения загремели над головой фабриканта.

— Да рассеет великий мировой разум темноту духа вашего. Ваши миллионы — тот огонь, который всегда опалял крылья бессмертной вашей души, и потому вы, как червь, ползаете в пыли на грудах вашего золота. Соберите все богатства земли и образуйте из них гору до облаков: я ее подожгу и с восторгом буду смотреть, как горит этот соблазнитель людей — сатана мира.

Воцарилось молчание.

Старый управляющий, беззвучно подойдя к своему патрону, который продолжал стоять, опираясь на свою палку, шепнул ему с тонкой иезуитской улыбкой:

— Вот как, ваши денежки — сатана.

— Прах побери! — вскричал фабрикант, содрогаясь всем телом. — И не понять, блаженный он, чудак или кто такой.

И, глядя на сына, он грубо заговорил:

— Кто поверит, что мертвецы блуждают в воздухе? Да если бы поднялся из могилы хоть один покойник, то мы, дельцы и фабриканты, как ужаснулись бы мы все! Зная это, кто такой себе враг, чтобы ковать богатство на спинах тысячи людей? Я думаю, что все машины по всей земле остановились бы и мы, хозяева, протянули бы деньги оборванцам.

— Говорю вам — смерти не существует, — с выражением несокрушимой уверенности громко проговорил Леонид. — Мертвые, а их миллионы, носятся над землей в светящемся астральном вихре, подымаются к звездам, прорезывают своим эфирным телом горы и проникают до центра земли.

— Пфа!

Издав этот странный звук, фабрикант с видом отчаяния бросился в кресло.

— Успокойся, ты на себя не похож, — шепнула ему Анна Богдановна, и только что она отошла, как Петр Артамонович, подойдя к старику, тихо проговорил:

— Вот и заговорила из могилки сестрица ваша Клара.

Колодников дико посмотрел на него.

— Однако, я изумлена, — сказала Глафира.

Илья Петрович вместо ответа направился к Леониду и с ядовитой усмешкой, образовавшей змейки по углам его рта, насмешливо сказал:

— Интересно бы знать, откуда это у вас такие сведения о загробном мире? Можно подумать, что вы только что возвратились с тех стран.

Некоторое время Леонид пристально смотрел на него.

— Но ведь и вы не так давно возвратились с того мира. Только все перезабыли.

— Как это? — изумленно воскликнул Илья Петрович.

— Да ведь вы были же где-нибудь прежде, чем появиться в этом теле, на этой земле.

Лицо Ильи Петровича вытянулось.

— Полагаю, что нигде не был.

— Неужели полагаете? Значит, вы думаете, что люди великие чудотворцы и волшебники: целуются и образуются живые существа? Это волшебная сказка Шехерезады, суеверие людей науки, которое всегда будет отвергать вечный человеческий разум.