Встреча 14 ноября вопреки распространенному мнению и ожиданиям ее участников ничего не решила. Она только обнаружила высокую степень их противостояния в искусно выстроенной «дипломатической» борьбе. Пушкин повторил все сказанное накануне и, вероятно, обещал, при необходимости, дать письменный отказ, составленный в том же духе, чем поставил посланника в трудное положение. С одной стороны, сватовство вроде бы состоялось и объяснение поэта, как свояка, следовало принять, с другой - официального объявления помолвки не было, и отказ в сослагательной форме, с опорой на слухи, а не на слово Дантеса, унижал кавалергарда. Кроме того, в присутствии тетушки Геккерн не мог отвергнуть условия Пушкина, не подтвердив тем самым неприятную связь между вызовом и сватовством. В свою очередь это грозило расстройством самой свадьбы. Действующий дипломат не мог позволить себе уйти, хлопнув дверью. И хотя, он согласился с предложением поэта, и сватовство стало делом решенным, уезжал с этой встречи Геккерн в настроении самом подавленном.
Совсем иначе чувствовал себя Пушкин. Ситуация разворачивалась в его сторону. Он был возбужден и хотел поделиться с кем-нибудь планом своей будущей победы и посрамления противника. Поэт бросился к Вяземской и поверг ее в изумление. Об этом стало известно опять же из утреннего письма Жуковского, написанного двумя днями позже, а точнее - 16 ноября:
Вчера ввечеру после бала заехал я к Вяземскому. Вот что приблизительно (фр.) ты сказал княгине третьего дня, уже имея в руках мое письмо: я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершенная; она бросит того человека в грязь; громкие подвиги Раевского — детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать (фр.) и тому подобное[110].
Письмо было длинным и важным по смыслу, и о нем еще придет время поговорить. В этом же фрагменте интересно упоминание имени Раевского - рокового друга Александра Сергеевича. Оно вызвало появление особенно оригинальной версии о причастности «демона»[111] к составлению пасквиля[112] - интересной прежде всего вниманием к ее игровому, литературному смыслу и печати на конверте. Но досадные мелочи легко разрушают красиво задуманную историю разоблачения дружеского коварства. Чтобы, например, написать подробный адрес Россета, нужно было побывать у него в гостях, а Раевский жил в это время в Москве.
И все же человек творческий не может без игры, без испытания судьбы. Что имел ввиду Пушкин, когда говорил Вяземской: «я знаю автора анонимных писем»? Ведь он только что виделся с предполагаемым «автором»! Упоминание о недельном сроке тоже было связано со временем официального объявления помолвки Екатерины и Дантеса. Все указывает на то, что Пушкин собирался уничтожить Геккернов. Но каким образом? Положим, он решил публично обвинить их в составлении анонимки. Но зачем тогда ждать помолвки Екатерины? Неужели для того, чтобы расправиться с сестрой жены? Или в пылу борьбы поэт не подумал над этим? Или был твердо уверен, что брак Екатерины не состоится? На все эти вопросы мог ответить только случай и время.
Дома Геккерны подробно обсудили результаты встречи у Загряжской. Дантес даже попытался изложить свои мысли на бумаге:
Я не могу и не должен согласиться на то, чтобы в письме находилась фраза, относящаяся к m-lle Гончаровой: вот мои соображения, и я думаю, что г. Пушкин их поймет. Об этом можно заключить по той форме, в которой поставлен вопрос в письме. «Жениться или драться». Так как честь моя запрещает мне принимать условия, то эта фраза ставила бы меня в печальную необходимость принять последнее решение. Я еще настаивал бы на нем, чтобы доказать, что такой мотив брака не может найти места в письме, так как я уже предназначил себе сделать это предложение после дуэли, если только судьба будет мне благоприятна. Необходимо, следовательно, определенно констатировать, что я сделаю предложение m-lle Екатерине не из-за соображений сатисфакции или улажения дела, а только потому, что она мне нравится, что таково мое желание и что это решено единственно моей волей[113].
Считается, что Дантес размышлял над этой запиской в одиночестве, или, на худой конец, вместе с Аршиаком, который затем и передал один из ее вариантов поэту, но никак не в присутствии Геккерна. Слишком уж непродуманными кажутся действия кавалергарда. Его неожиданное письмо к Пушкину озадачило исследователей. Не чувствовалось руки опытного дипломата. Однако, на то она и опытная рука, чтобы не сразу себя обнаружить.
Уже говорилось, что Геккернам важно было установить причину вызова. Анонимка и слухи вокруг нее все более тревожили их. В проекте отказа, тут же написанном для Пушкина Дантесом, это хорошо видно:
В виду того, что г. барон Жорж де Геккерен принял вызов на дуэль, отправленный ему при посредстве барона Геккерена, я прошу г. Ж. де Г. благоволить смотреть на этот вызов, как на не существовавший, убедившись, случайно, по слухам, что мотив, управлявший поведением г. Ж. де Г., не имел в виду нанести обиду моей чести - единственное основание (выделено мною – А.Л.) , в силу которого я счел себя вынужденным сделать вызов[114].
Разве не опытный дипломат здесь поработал. В проекте опускалось указание на сватовство, как на главную причину отмены дуэли, и оставлялось якобы важное для поэта упоминание о слухах.
На это, собственно, и должен был «клюнуть» поэт. Тогда любой слух, каким бы он ни был - будь то сомнения в мотивах сватовства Дантеса, или его неуважительное отношение к Наталье Николаевне, или обвинение в составлении анонимки - от лица поэта объявлялся несуществующим.
Но как заставить Пушкина написать такой документ? Как вообще вернуть ситуацию в положение до встречи у Загряжской и переиграть все на новых условиях? И тогда, Дантес, совместно с Геккерном, пишет то самое письмо, которое многим кажется «импульсивным», «непродуманным», «рыцарским», а на деле вполне расчетливое и дальновидное:
Милостивый государь. Барон Геккерен сообщил мне, что он уполномочен г-ном (вероятно, Жуковским – А.Л.)[115] уведомить меня, что все те основания, по которым вы вызвали меня, перестали существовать и что посему я могу смотреть на этот ваш поступок как на не имевший места. Когда вы вызвали меня без объяснения причин, я без колебаний принял этот вызов, так как честь обязывала меня это сделать. В настоящее время вы уверяете меня, что вы не имеете более оснований желать поединка. Прежде, чем вернуть вам ваше слово, я желаю знать, почему вы изменили свои намерения, не уполномочив никого представить вам объяснения, которые я располагал дать вам лично. Вы первый согласитесь с тем, что прежде, чем взять свое слово обратно, каждый из нас должен представить объяснения для того, чтобы впоследствии мы могли относиться с уважением друг к другу[116].