Это он виновен в том, что милая худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза из-за Афганистана и Абхазии, из-за Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика -холодного и профессионального убийцу, именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле...

Я облизывал с ног до головы испуганную рыдающую Дженни, просил у нее прощения -- дескать, все от нервов, все от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путем мирных переговоров...

Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль -- не справиться мне самому со всей этой хреновиной на их территории! Происходило бы это у нас на пустыре, или вообще в Питере, -- другое дело. А тут, наверное, придется подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..

-- Что же ты молчала до сих пор... милая? -- как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово "кретинка" на слово "милая". -- Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды... А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!

-- Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. -- восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.

Но поняв, что у меня сейчас нет никакого желания "слиться с ней в едином экстазе", как когда-то говорил Шура, она перешла на совершенно деловой тон:

-- Боже мой, Мартынчик! Ну, подумай сам, -- кому я могу все это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня все-таки водили на случку, -- так ему бесполезно что-либо вообще говорить...

-- Какому еще "болвану"? -- удивленно спросил я.

-- К такому же, как и я, карликовому пинчеру -- Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же -истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает...

Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни еще что-то такое болтала, но я уже слушал в полуха.

В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха...

...как уберечь Монику!

...как связаться с полицейским Рэксом?

...как, в конце концов, мягко выражаясь, "нейтрализовать" Хартманна и Мозера?

-- Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? -- спросил я у Дженни, прервав ее на весьма лестной для меня фразе, в которой она сравнивала достоинства и размеры моего "мощного и роскошного члена" с "полустоячими и плюгавенькими" достоинствами и размерами члена этого пинчера Принца, обвешанного медалями и дипломами всех Собачьих выставок планеты.

-- Что?.. -- переспроила Дженни.

Она все еще пребывала в сфере половых оценок и размышлений, и не слышала моего вопроса.

-- Я спросил -- любишь ли ты Монику? -- разозлился я.

-- Очень! -- искренне воскликнула Дженни. -- А Гельмута -- видеть не могу!

Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще...

-- Прекрасно, -- сказал я. -- А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?

-- С грандиозным уважением!

-- Тогда, как говорят в Одессе -- слушай сюда! -- сказал я ей.

Честно говоря, эта хохмочка моего Шуры Плоткина. Но я подозреваю, что она появилась на свет еще до Шуриного рождения. Я за свои шесть лет сознательной жизни слышал эту шуточку от самых разных людей сто тысяч раз! Я просто Шуре об этом не говорил, чтобы не огорчать его...

-- Даю тебе боевое задание, -- продолжил я. -- Узнать, где Гельмут хранит "Матрешку" и пультик к ней, которые он привез из России. И упаси тебя Боже к ним притрагиваться!.. Поняла?

Дженни закивала своей изящной головкой. Ну как я мог пригрозить ей, что перекушу ее тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я после этого?! Тьфу! Сам себе противен...

-- Дженни, лапочка! И не затягивай, умоляю тебя...

-- А как мне это тебе сообщить?

-- Через пару дней я найду тебя сам.

-- Аллес кляр! -- сказала Дженни, что по-нашему, по-русскому означало -"Все ясно!"

На обратном пути от "Тантриса" в Грюнвальд я мысленно попросил Фридриха приказать Мозеру не обгонять машину Моники и Гельмута. Мне хотелось увидеть их дом и запомнить к нему дорогу. Я же обещал Дженни, что наведаюсь к ним в ближайшее время...

...А потом, уже к ночи, когда мы с Фридрихом остались во всем доме только вдвоем, мы поднялись на лифте к спальне, у дверей которой стояла миска с чистой водой и было постелено сложенное в несколько раз клетчатое одеяло.

-- Это для тебя, как ты и просил, -- сказал мне Фридрих. -- А теперь я хотел бы тебя кое-чему научить. Идем.

Мы прошли в спальню. Над прикроватным столиком с очками Фридриха, маленьким радиоприемником с часами, таблетками, книгой и бутылкой минеральной воды, в стену был вмонтирован небольшой пульт с тремя кнопками величиной с пиджачные пуговицы.

Две кнопки -- красная и голубая, были расположены в ряд и чуть выше третьей кнопки -- желтой. Под желтой кнопкой в кружочке с кофейное блюдечко было высверлено штук сто маленьких дырочек -- словно небольшое ситечко.

-- Эта прелестная женщина -- фрау Шредер, с гордостью говорила, что ты превосходно пользуешься дистанционным пультом управления телевизора. Сам включаешь, сам выключаешь, сам меняешь программы. Это верно?

-- Да, -- ответил я. -- Верно и удивительно несложно.

-- Превосходно! В таком случае мои объяснения будут предельно лаконичны. Красная кнопка -- включение специальной системы полицейской охраны всего дома, сада, прилегающих служб, ограды, ворот и так далее... Вплоть до каждого окна в отдельности.

Фридрих нажал красную кнопку и она вдруг засветилась изнутри мягким слабым розовым светом.

-- Вот теперь мы с тобой -- под охраной специального отдела нашей грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмем вот эту голубую кнопку, к нам никто не сможет сюда проникнуть. Ну уж если ухитрится все-таки -- его здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела. Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса, и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и еще многих и многих... И ряд работ Эгона Шиеле -- я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что хотелось бы уберечь от грязных вороватых рук... Мы с тобой смотаемся как-нибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик для местных жителей и туристов, и изредка пополняю его за счет своей домашней коллекции...

-- А что это за желтая кнопка? -- спросил я.

-- А эта кнопка -- дань моей старческой трусости, -- грустно сказал Фридрих. -- Именно тебе я и хотел поручить эту желтую кнопку. Мне шестьдесят пять лет, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостает сил для исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит еще больше!.. Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая летная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и так на два года превысил свой возрастной летный ценз. И я был вынужден продать свой самолет...

-- Ага!.. -- подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. -- И этой желтой кнопкой ты теперь вызываешь наемный самолет, как такси? Да?..

И тут же понял, что "обгадился -- по самое некуда!..", как говорил Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, -- как Шура, не огорчился моей ошибке, как огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..