Например, Шебаршину принадлежит очень верная мысль о том, что «историческая неизбежность реализуется не сама собой, а через политических лидеров и ведомые ими массы». С такой точки зрения он анализировал развитие событий в Восточном Пакистане, которые привели к его отделению от Западного и образованию на его территории самостоятельного государства Бангладеш, а также к усилению конфронтации между Пакистаном и Индией, очередной войне между ними.

Однако это суждение носит, конечно, универсальный, а не только конкретно-исторический характер, связанный с индо-пакистанскими отношениями. Именно такой подход даёт возможность понять и оценить трагические события, происходившие в нашей стране в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Но вот в их анализе диалектическую связь исторической необходимости и субъективных факторов, всей совокупности сложившихся к тому времени социально-экономических и политических условий, международных факторов Леонид Владимирович усматривал не всегда. Например, к оценке причин распада СССР он подходил порой однобоко, полагая, что Советский Союз распался самопроизвольно, лишь в силу исторической, объективной неизбежности, в силу своих, в основном внутренних, социально-экономических обстоятельств, что социалистическая система сама по себе оказалась нежизнеспособной. То есть он оценивал произошедшую трагедию как результат одних лишь объективных закономерностей, считая побочными и малозначащими в развале СССР подрывную антисоветскую работу западных спецслужб, деятельность «пятой колонны» внутри страны, предательство партийно-государственной группировки во главе с Горбачёвым.

Впрочем, не будем забегать слишком далеко вперёд — у нас ещё будет возможность поговорить об этом более подробно…

…В книге «Рука Москвы» Шебаршин подчёркивает, что в самом начале дипломатической карьеры ему крупно повезло, так как у него были великолепные наставники — советские послы в Пакистане. Начинал он службу в посольстве под руководством И. Ф. Шпедько, затем работал с М. С. Капицей и сменившим его А. Е. Нестеренко. Всех троих объединяли преданность делу, профессионализм, ясный ум и глубокое уважение к коллегам независимо от их положения в посольской иерархии. Причём требовательная забота о подчинённых сочеталась у них со снисходительным отношением к промахам, допущенным, как правило, молодыми сотрудниками по неопытности.

Кроме того, каждому из послов, под руководством которых довелось трудиться Шебаршину, был присущ свой индивидуальный почерк в работе. Например, Иван Фадеевич Шпедько обладал к тому времени немалым житейским и профессиональным опытом (что, кстати, подтвердила и его дальнейшая дипломатическая карьера). А для начинающего дипломата это очень много значило. Неторопливость, осмотрительность, хладнокровие, разборчивость в деловых контактах и знакомствах — такие качества, крайне необходимые в дипломатической работе, можно перенять только у зрелого наставника. Как говорится, только на ус наматывай!

Шебаршин отмечает, что на его профессиональное становление оказал влияние и второй секретарь посольства Б. И. Клюев, проработавший в Пакистане много лет. Глубокий знаток языка урду, он пробудил у него интерес к серьёзной страноведческой литературе, устраивал познавательные прогулки по городу, знакомил с интересными людьми.

Мы помним, что начинал свою трудовую деятельность Леонид Владимирович с должности помощника посла. Спустя некоторое время он был назначен на место атташе. По сути, это была самая младшая должность в посольской иерархии, первый дипломатический ранг. Как вспоминал Шебаршин, «по этому случаю сшил костюм у лучшего пакистанского портного Хамида и почувствовал себя дипломатом». Конечно, он понимал тогда, что путь до настоящего дипломата ещё долог и тернист. Тем не менее за четыре года своей первой зарубежной командировки он вырос до третьего секретаря посольства. А незадолго до своего отъезда в Москву узнал, что посол направил в МИД представление о назначении его вторым секретарём. Это можно было считать, конечно, большим профессиональным ростом — ведь Шебаршину было тогда только 27 лет.

Нельзя не упомянуть ещё об одном важном событии, которое произошло во время той командировки Шебаршина: в семье Леонида Владимировича и Нины Васильевны появилось пополнение — родился сын Алёша.

Работа в отделе Юго-Восточной Азии МИДа СССР, куда определили Шебаршина по возвращении в Москву, показалась ему неинтересной и тоскливой. Сухие официальные контакты с иностранными дипломатами, бесконечная нудная переписка и составление документов по трафаретам, канцелярская волокита…

И вдруг — приглашение на беседу в здание на площади Дзержинского, в Комитет государственной безопасности.

В то время представления Шебаршина о КГБ были отнюдь не романтическими, а в некоторой степени — и противоречивыми. Это организация казалась ему «какой-то грозной, вездесущей и всевидящей силой». А предложения пойти на работу в её структуры, которые получили некоторые его бывшие однокурсники по МГИМО, выглядели «таинственно, загадочно и немного зловеще».

Забегая вперёд скажем, что многолетняя работа Шебаршина в органах госбезопасности развеяла в его глазах многие обывательские мифы. Например, легенду под названием «всевидящее око КГБ», согласно которой в нашей стране существовала тотальная система слежки и контроля, под «колпаком» которой находились и добропорядочные люди. Он прекрасно знал, насколько беспочвенна эта выдумка. Во всяком случае, в чём он не раз убеждался, «око» ФБР и ЦРУ следило за своими гражданами не менее бдительно.

Ранее с сотрудниками КГБ, а точнее, его разведывательного подразделения — Первого главного управления (ПГУ), Леонид Владимирович общался лишь в Пакистане. С одним из них, который показался ему «не только обаятельным, но чрезвычайно осведомлённым и умным человеком», он даже подружился. Тот рассказал, что отец его жены был репрессирован и расстрелян в конце 1930-х годов (чем вызвал удивление Шебаршина, который считал, как и многие, что в КГБ не берут тех, чьи родственники были осуждены), резко высказывался о советской действительности. «…Речи моего друга, — отмечал Шебаршин, — казались волнующими, дерзкими, предвещающими какое-то совсем новое и действительно светлое будущее».

Эта короткая история, упомянутая нашим героем, — вполне в духе того времени, о котором вёл речь Шебаршин. Ведь не случайно многие историки и политики полагают, что слом советского строя наметился как раз в период правления Хрущёва, попытавшегося перечеркнуть историческую роль Сталина, величие социалистических преобразований в довоенный период и многие важные слагаемые победы над фашизмом. Проявление «инакомыслия» при нём (естественно, в рамках дозволенного) вполне вписывалось в рамки господствующей в тот период официальной идеологии, а то, что не вписывалось в них, решительно подавлялось. Однобокий, исключительно критический подход к сталинской эпохе находил отклик главным образом у закоренелых противников советской власти и импонировал некоторой части молодёжи с её незначительным жизненным опытом и максималистскими устремлениями.

При чтении книг Шебаршина может показаться, что он иногда был чрезмерно восприимчив к критическим идеям, касающимся тех или иных сторон советской действительности. А ведь это, как правило, не свойственно людям его профессии. Отчего же возникает такое ощущение?

Думается, что когда Леонид Владимирович выступает в роли литератора, он нередко проецирует одолевавшие его сомнения, мысли и переживания, возникшие под воздействием разрушительных процессов конца 1980-х — начала 1990-х годов, на ранние периоды своей биографии. Связано это со свойствами человеческой памяти, которая с каждым может сыграть злую шутку. Однако стоит только нашему герою освободить память от более поздних наслоений, погрузиться в естественное русло тех или иных событий прошлого, как всё становится на свои места. Прежде всего, это касается воспоминаний, связанных с его оперативной работой за границей в качестве разведчика, — ведь сам характер службы в разведке раскрывает в людях лучшие качества, быстро выявляет подлинную суть человека, прочность его внутреннего стержня.