Другое дело — чика или расшибалка. Это уже были игры на деньги. Играли, правда, по мелочи, копеек по пятнадцать-двадцать, иногда по тридцать. Но всё же это были деньги.

Чика имела и другое название — пристенок. Мальчишки монетой ударяли о стенку и пытались это сделать так, чтобы отскочившая монета упала рядом с монетой кона, лежащей на земле. Если расстояние между монетами покрывалось растянутыми большим и указательным пальцами одной руки (вспомним старинную меру длины — пядь), игрок забирал себе монету с кона и получал право на следующий удар о стенку.

Расшибалка — игра более денежная. На середине контрольной черты рисовали «казёнку», как правило, в виде круга. Внутри него помещали сложенные столбиком монеты. С определённого расстояния этот столбик разбивали тяжёлыми металлическими шайбами или свинцовыми кругляками — битами. Выбитые за пределы «казёнки» и перевернувшиеся монеты сразу забирали себе, по оставшимся колотили, пытаясь их перевернуть, битами.

В замечательном рассказе Валентина Распутина «Уроки французского», по которому режиссёром Евгением Ташковым был снят не менее замечательный одноимённый фильм (помнится, кинокритики дали ему очень точное второе название — «Уроки доброты»), юный герой, страдающий малокровием, чтобы продержаться в голодное время, покупает себе на базаре молоко на погнутую и истерзанную битами мелочь, добытую в расшибалку. Пожалуй, излишне проводить параллели в судьбах детей войны. Одни у них были главные проблемы — что в Москве, что в Сибири. И увлечения — одни и те же.

Младшие с неподдельным азартом играли «в войну», радовались, когда приходил черёд сражаться на стороне «наших», и без энтузиазма воевали за «немцев». Из подходящих досок вырезали автоматы, заготовки обрабатывали ножиками и скребли стеклом так тщательно, что ни одного заусенца не оставалось. Отполированные приклады блестели, будто покрытые лаком.

Точно так же изготавливали маузеры и «ТТ». Был популярен и немецкий парабеллум, но ценился он только как добыча, трофей, завоёванный в бою.

В детских играх в войну Леонид Шебаршин почти всегда был красным командиром, побеждающим фашистов. Но вот когда однажды Гошке Савицкому мать привезла в подарок купленное в магазине ружьё с трещоткой, авторитет Гошки вырос настолько, что он потеснил своего старшего приятеля и на несколько дней сам сделался командиром.

Конечно, были в почёте игры, развивающие и закаляющие ребят. Взять хотя бы ту же лапту или футбол, в который играли на сохранившихся зелёных полянках и на пустырях. Или же «догонялки», очень похожие на эстафетный бег. Любили играть «в отмерялы» — игру командную. Проводили на земле черту и становились в ряд, не заступая её. По команде совершали прыжок с места вперёд. Тот, кто оказывался позади других, становился в позу спортивного коня, и участники игры прыгали уже через него…

Победителям в дворовых баталиях и состязаниях доставались слава и уважение ровесников. А большего им и не надо было: авторитет в мальчишеском обществе — это святое. Завоевать его, стать среди сверстников таким, чтобы слово твоё было непререкаемым, — штука трудная.

Подвижные игры на свежем воздухе давали молодым организмам хорошую физическую нагрузку и закалку, как бы компенсируя нехватку полноценного питания. Впрочем, продукты, особенно до войны и в конце сороковых, хоть и уступали нынешним по изобилию и разнообразию, но были в основном натуральными, не содержали в себе столько «химии», которой травят теперь всех без разбора — и взрослых, и детей.

В общем, ребята в Марьиной Роще росли крепкими. И, достигнув школьного возраста, отличались по части спортивных достижений. С первых классов участвовали они в разных районных и прочих соревнованиях, без которых тогда и не мыслилась школьная жизнь.

Шебаршины и Савицкие жили в одном дворе, и дома их располагались окнами друг к другу. Дом, где жили Шебаршины, был двухэтажным, ещё дореволюционной постройки. Дом Савицких был побольше; одна его половина была одноэтажной, другая — двухэтажной.

В одноэтажной половине когда-то располагалась красильная фабрика. Потом фабрику закрыли, а освободившееся помещение быстро приспособили под общежитие. Вместе с жилой двухэтажной половиной получился большой густонаселённый дом. Вокруг него, очень плотно друг к другу, стояли сараи, у каждой семьи — свой. Практически все семьи имели собственные хозяйственные принадлежности: лопаты, пилы, топоры, слесарный и плотницкий инструмент (мастерить что-нибудь здесь умели все без исключения). В сараях хранили дрова, старую мебель и всякую утварь.

Правда, уже в первую военную зиму, когда выдачу дров населению свели до минимума, все хозяйственные постройки с заборами растащили и сожгли в буржуйках, возле которых не только спасались от холода — на них и пищу готовили, поскольку керосин стал слишком дефицитным товаром.

По домам мальчишки, естественно, не засиживались — там не развернёшься. Все жили примерно в одних и тех же условиях: в скромных жилищах царила теснота, пахло щами, дровами и керосином — еду готовили на керосинках, а в суровые военные зимы их заменяли буржуйки. Чаще всего обходились картошкой с хлебом (в войну его выдавали по карточкам — 400 граммов на ребёнка) и солёными огурцами. В голодное военное время и в первые годы после войны каждая семья старалась запастись продуктами — чем больше, тем лучше. Картошку выращивали сами, и она имелась практически у всех, в каждом доме. В семьях ничего не выбрасывалось, даже картофельные очистки. Их Лёня с Гошей собирали, а потом, когда взрослые начинали топить печку, пристраивали эти очистки на трубе, где шкурка с них очень быстро слезала. По воспоминаниям Савицкого, очень вкусная была эта еда!

Если у кого-то съестные припасы — картошка, квашеная капуста, огурцы — заканчивались, то соседи обязательно приходили на выручку. Теперь такие отношения между людьми редко где встретишь. Утратили мы их, особенно после того, как начали бездумно перекраивать Россию по чужим лекалам. Куда делась та человеческая спайка, которая помогла в войну выстоять, преодолеть голод, холод, неимоверные лишения и одолеть казавшиеся непобедимыми фашистские орды?

Когда начались налёты немецких бомбардировщиков на Москву, было, конечно, страшно, но со страхами этими приходилось справляться: перед знакомыми и друзьями трусом не покажешься, прилипнет дурная «слава» — вовек не отмоешься.

Не случайно по Москве ходила поговорка: «В Марьиной Роще люди проще». В большинстве своём это были семьи рабочих, по каким-то причинам не подлежащих эвакуации. Практически всё население в военные годы, кроме тех, кто воевал на фронте, оставалось в своих домах. Если бы, не дай бог, немцы вступили в Москву, здесь все бы взялись за оружие и сделали всё возможное и невозможное, чтобы вышибить врага.

Как мы уже упоминали, район был деревянный, сухой. Поэтому во время бомбёжки нельзя было проворонить хотя бы один дом — от него бы и соседние строения занялись с треском. Другое дело, бомбы здесь падали редко — очевидно потому, что ни военных, ни промышленных, ни правительственных объектов в Марьиной Роще не было, и немцы это, конечно, знали.

Тем не менее во всех семнадцати марьинорощинских проездах были сооружены бомбоубежища. Эти сооружения были довольно примитивными. Выкапывалась землянка — большая, с опорами и прочими инженерными атрибутами, которая сверху накрывалась брёвнами и засыпалась землёй. Вот, пожалуй, и всё. Такое укрытие, конечно, прямого попадания бомбы не выдержит, но от взрывной волны и осколков защитит.

Когда рядом, на крыше 605-й школы, расположенной на Шереметьевской улице, начинала истошно выть сирена, установленная там ещё летом сорок первого года, народ поспешно тянулся в убежища — кто с книжкой, кто с узелком продуктов, кто с рукоделием. Сидели там до отбоя. Сигнал отбоя — всё та же сирена, от звука которой пробегал мороз по коже.

…До последних дней жизни звук сирены, если его доводилось слышать, вызывал у Шебаршина памятное с детства чувство тревоги. Как, наверное, и у многих других людей, познавших войну…