— Что такое? — испуганно спросила баронесса. — Что с Францисом?

— Ничего, Марианна, ничего, произошло маленькое состязание, какие бывают в жизни, то оружием ума, то пулями, то саблями, и на этот раз мне повезло.

— О, Боже! — воскликнула Марианна, горячо обнимая его. — Разве могло бы случиться иначе теперь? Что стало бы со мной, если б пришлось тебя потерять?

— Не думай об этом. Ты видишь, что этого не произошло, что Бог за меня, а если он дал мне тебя, то остальное счастье на земле я сам себе отвоюю.

Он кратко и быстро рассказал Вильяму о своем счастье и шепнул, пожимая ему руку:

— Счастливые — лучшие друзья, чем несчастные. Будьте уверены, что и вам достанется такое же счастье, а я только желаю, чтобы та, которая вам его даст, заменила вам все на свете, как мне моя Марианна. Сходите скорей, друг мой, к сэру Элии Импею, пригласите его и его жену обедать у нас сегодня. Они должны находиться с нами в этот день, озарившей счастьем всю мою жизнь.

Гастингсу предстоял еще серьезный разговор. Он велел попросить к себе в кабинет барона Имгофа, сообщил о состоявшемся разводе и дал ему крупную сумму с условием, что он немедленно покинет дворец и Калькутту и отправится в Европу на стоящем на рейде корабле. Барон поблагодарил, глубоко тронутый. Как ни был он слаб и бесхарактерен, он все-таки счастливо вышел из тяжелого, сомнительного положения, в котором жил тут до сих пор. Он простился с Марианной, которая протянула ему руку, пожелав счастья, в припадке родительской нежности поцеловал дочь и молча, никем не замеченный, исчез из дворца, где за обедом собралось счастливое общество.

Снова зажглась лампа в мастерской Санкара, когда настала ночь, только он не сидел на стуле за прилавком, а вышел в кладовую, где стояли большие ящики, тюки и маленькие железные сундуки. Санкара поставил свечу на ящик и отпер два сундука ключом, висевшим у него на шее. В одном сундуке он хранил жемчуг и драгоценные камни редкой величины и красоты и слитки золота; в другом — золотые рупии и билеты английского и калькуттского банков. Санкара проводил рукой по шелестевшим билетам и звенящему золоту.

— Мне судьба послала недурное дельце, — бормотал он про себя. — И деньги Нункомара, надеюсь, не поссорятся в сундуке с деньгами незнакомца, который так щедро заплатил мне за мою услугу! А этот жемчуг, — продолжал он, глядя на другой сундук, — эти бриллианты, рубины и золото, кто их спросит у меня обратно, кто знает, что они у меня? Они предназначались для того, чтобы я сделал из них пояса, пряжки и ожерелья, но как ни дорого заплатил бы Нункомар, камни дороже всякой заработной платы и стали принадлежать мне без труда. Как они ни блестят, а все-таки не будут украшать красивую бегум Дамаянти.

Он пересыпал камни в руках и их блеск точно отражался в его жадных, горящих глазах. Вдруг он услышал шорох за собой — темная фигура стояла в дверях кладовой. Санкара вскрикнул и ощупал кинжал, спрятанный в складках одежды. Вошедший же приблизился к свету, говоря:

— Я вижу, что дела идут хорошо, Санкара. На эти сокровища ты мог бы купить провинцию у Могола в Дели, который охотно продает клочки своего государства.

— А, это ты, Хакати! — сказал Санкара с принужденной улыбкой. — Я хотел бы быть таким богатым, как кажусь, глядя на эти камни, но все это не мое, и поспешно запирая сундук с деньгами он продолжал: — Все это дано заказчиками, чтоб сделать украшения, а мне принадлежит только скудная заработная плата.

Он запер сундук с камнями, а Хакати своими темными проницательными глазами следил за всеми его движениями.

— Я рад, что ты меня посетил, после того как мы виделись на суде.

Он взял свечу и вернулся, пропуская вперед Хакати, в мастерскую, где поставил гостю стул к прилавку. Потом он отворил шкаф, достал оттуда глиняный кувшин с длинным горлышком, два серебряных стакана и сказал:

— Это благородный сура, настоящее виноградное вино. Я купил бутылку для дорогих гостей из моих маленьких трудовых сбережений.

Он налил оба стакана, Хакати пригубил из своего и, качая головой, проговорил:

— Твое вино, может быть, и хорошо, но у меня есть лучше, я привез его из виноградников Голконды — настоящее «девафиста», созданное богами на радость людям, сладкое, как сахар и крепкое, как арак!

Он достал из платья бутылку, оплетенную соломой, откупорил ее и предложил Санкаре. Тот жадно вдыхал аромат из открытой бутылки.

— Действительно, оно чудесно пахнет, а я думал, что мое вино хорошо, так как…

— Оно из погребов Нункомара, — которого повесили сегодня, договорил за него Хакати.

Санкара вздрогнул, потом взял стакан, налитый Хакати, и выпил его с видимым наслаждением.

— Чудное, замечательное вино! — воскликнул он. — А много его у тебя?

— Я пришлю тебе несколько бутылок, пока я еще не ушел, что будет, правда, сегодня же ночью! Мне не по себе здесь, все кажется, что передо мной призрак магараджи, висящего на веревке в яркой одежде с драгоценными камнями.

— Зачем он пустился в заговоры, — злобно возразил Санкара. — Зачем враждовал с всесильным губернатором!

— Враги менее повредили ему, чем друзья, — заметил Хакати, — например ты, Санкара, он тебя обогатил, ты этого отрицать не можешь, а ты обвинил его, несправедливо обвинил и ложной присягой довел до смерти.

— Кто это говорит, кто может это доказать? — вскричал Санкара, испуганно оглядываясь на дверь. — А если бы и так, если бы стали утверждать, что я ложно показал, разве ты не говорил то же самое, разве ты не дал одинаковую клятву со мной?

— Ах, я что? — усмехнулся Хакати. — Я странствующий фокусник, я «судра» низшей касты, а ты причисляешь себя к «фаисиям». Мне пришлось так свидетельствовать: если б я не оговорил Нункомара, подумали бы, что я за него, а он был уже погибший человек. Я и подумал, чем мне умирать, пусть лучше он умрет! А ты принес жалобу на него и верно говорил обо мне, иначе почему бы ко мне пришли ночью люди, когда я расположился тут поблизости со своей труппой, увели меня и сказали, что я должен или показать против Нункомара, или погибнуть с ним?

— Клянусь тебе, что я никому не упоминал твоего имени, — заверил его Санкара, — ни с кем не говорил о наших планах!

— Не клянись, — возразил Хакати. — Мы оба знаем, что значит клятва.

— Ну, теперь, все кончено, — засмеялся Санкара. — Нункомар умер, а мы живы и радуемся, попивая «суру». Твое вино крепко, мне даже кажется, что у меня руки дрожат и в глазах помутилось, а все-таки налей еще стаканчик. Ты прав, это настоящий «девафиста!».

Хакати налил стакан, и Санкара осушил его до дна. Он сидел несколько минут, как одурманенный, руки у него дрожали и глаза блуждали.

— Нет, — пробормотал он, — больше пить не буду, у меня точно огонь в мозгу. А ты остаешься здесь?

— Я тебе сказал, что ухожу в эту ночь… Я боюсь призрака магараджи… Ведь мы при клятве призывали злых духов.

— Злых духов? — смеясь, повторил Санкара. — Я их не боюсь.

— А ты не боишься ящиков с ружьями и патронами, там в кладовой? А если б кто-нибудь обвинил тебя в государственной измене и в заговоре?

— Кто же будет обвинять меня? Не ты ли Хакати, ведь тогда ты обвинил бы и себя.

— А если б я это все-таки сделал?.. Если б ты был обвинен? Если б тебя приговорили? — настаивал Хакати грубым, угрожающим голосом.

— Я не боюсь! — закричал Санкара. — Но будем говорить о другом. Ты все возвращаешься к Нункомару, а ведь он уже умер. Что это? У меня голова кружится… Какая боль!.. Точно расплавленный свинец течет у меня в жилах…

Его голос оборвался, лицо болезненно исказилось, он взмахнул руками, точно ища опоры, и покачнулся на стуле.

— Нункомар умер из-за твоего обвинения, — заявил Хакати, вставая и следя за страшной переменой в лице Санкары. — Он призвал на тебя мщение богов… Ты осужден… Через минуту ты тоже умрешь.

Санкара вскочил с невероятным усилием.

— Что такое? Что ты говоришь? Я умру? Неправда, я здоров, я хочу жить и наслаждаться жизнью. Какие боли!.. Голова горит… ты дал мне яду… яду…