— Но это безумие, — убеждал Францис, — это нарушение интересов Англии. Арестовать таким образом самого влиятельного человека Индии. Все брамины будут нашими врагами, весь народ сочтет это величайшим оскорблением!

— Я английский судья, господа, — возразил Импей. — И я обязан блюсти равенство всех перед законом.

Момзон старался примирить говоривших и просил выдать Нункомара на поруки трех советников. Импей холодно и твердо отклонил просьбу.

— Господа, не в вашей власти помешать бегству обвиняемого, поэтому он должен быть под арестом да решения дела.

— Хорошо, — заявил Клэверинг. — Тогда мы воспользуемся предоставленной нам властью! Совет — главное учреждение здесь. Мы прикажем вам и губернатору представить обвиняемого в наше распоряжение!

— Совет не существует для меня, верховного судьи, — отвечал Импей, — так как я именем короля сам применяю законы, и губернатор должен давать в мое распоряжение военную силу, если этого требует долг службы.

— Хорошо, хорошо, увидим! — закричал генерал Клэверинг, покидая судью. Другие последовали за ним.

Составлявшие совет господа, еще час назад воображавшие, что судьба Индии находится в их руках, вернувшись во дворец, немедленно собрали заседание, на которое пригласили Гастингса и Барвеля, но те не явились. От имени компании они написали Импею требование тотчас же выпустить на свободу магараджу и одновременно послали Гастингсу приказание представить Нункомара в их распоряжение.

Импей оставил без ответа дерзко составленную бумагу. Гастингс же тоном, еще более надменным, чем присланное ему предписание, заявил, что он не принимает приказаний от отдельных членов совета и считает их совещания без его председательства незаконными и недействительными.

Три члена совета сидели всю ночь, но не изобрели способа ответить на удар, совершенно неожиданно обрушившийся на них, и решили на другой же день покинуть правительственный дворец и переехать на частные квартиры в городе, так как жизнь под одной кровлей с Гастингсом казалась им небезопасной. Члены совета переехали в великолепный дом, принадлежавший компании, но не имевший до сих пор определенного назначения. Гастингс не противился их переселению; он не заявил никаких протестов и тогда, когда помещения его врагов были поспешно и роскошно отделаны за счет правительства.

Капитан Синдгэм под конвоем отвел магараджу в тюрьму, находившуюся близ дворца, которая представляла собой большое здание, напоминавшее маленькую крепость с обширными дворами, железными воротами и окнами с решетками.

Шерифы приказали Нункомару следовать за ними, и его повели по длинным темным коридорам к двери, окованной железом, которую отворил тюремщик. Капитан и солдаты сопровождали их.

— Как, я должен сидеть здесь? — спросил Нункомар, будучи не в силах скрыть свой ужас при виде мрачной комнаты, освещенной одной лампой, с плохой постелью, стулом и столом. — Разве этот каземат соответствует моему сану и положению?

— Вы обвиняетесь в подлоге, — отвечал шериф, — и господин верховный судья нашел обвинение настолько основательным, что велел вас арестовать, поэтому вы подвергаетесь общим правилам тюремного заключения. Но все-таки для вас сделано исключение: сэр Элия Импей разрешил вам быть одному в камере.

— Я должен подчиняться силе, — спокойно возразил Нункомар, — но протестую против такого обращения с человеком моего положения, который еще не обвинен ни в каком преступлении.

Он вошел в камеру, сел к столу и опустил голову на руки. Тюремщик запер дверь. Капитан расставил часовых в коридоре, и громадное здание снова погрузилось в тишину.

На другой день рано утром известили о прибытии парохода, привезшего массу писем для губернатора, для больших торговых фирм и также для членов совета. Филипп Францис с восторгом влетел в наскоро отделанные комнаты своих коллег. В руке он держал распечатанное письмо и, когда он сообщил его содержание, члены совета долго и горячо совещались. Вскоре явился посланный от губернатора, приглашавшего их на заседание. Они отправились во дворец и с гордыми победоносными лицами вошли в зал заседаний, где их уже ожидал Барвель. Он сейчас же пошел уведомить Гастингса.

— Как меня радует падение этого гордеца, — сказал Францис, потирая руки. — Он сам должен сообщить нам о своем смещении, после того как не хотел признавать наших прав и власти! Еще хорошо, что вовремя пришел пароход, которого я давно ждал. Нам лучше повременить с отъездом и привезти с собой указ об отставке, который избавил бы нас от многих хлопот и неприятностей.

— А может, так лучше! — воскликнул генерал. — Меня радует, что Гастингс считал свое положение таким прочным и вдруг упал с высоты. Может быть, удастся задержать его здесь по обвинению в подкупе, которое мы признали основательным и предать его тому же суду, которому он предал Нункомара Только бы мне получить командование войском! С каким удовольствием я засадил бы Гастингса в камеру Нункомара.

Момзон ничего не говорил, но на его лице выражалось злорадство. При последних словах Гастингс вошел в зал. Он держал портфель в руке, холодно, спокойно поклонился и занял свое председательское место. Члены совета едва ответили на его поклон Филипп Францис язвительно улыбался.

Гастингс открыл портфель и сообщил несколько решений директоров компании по второстепенным вопросам управления. Члены совета нетерпеливо ерзали на стульях и вопросительно переглядывались: неужели он осмелится скрыть постановление компании, касающееся его самого? Пока Гастингс молча перелистывал бумаги в портфеле, генерал Клэверинг достал из кармана письмо и собирался вынуть его из конверта с большой печатью; но Гастингс начал читать громким ровным голосом адресованное ему письмо директоров компании.

Директора писали, что, узнав от его личного агента, мистера Маклина, что Гастингс устал и желает вернуться в Европу, им ничего не остается, как освободить его от должности с согласия лорда Норта, президента министерства, выразив ему глубокую признательность компании за его заслуги. На его место назначается пока генерал Клэверинг, которому он может сдать должность. Ожидают его скорого возвращения в Европу, чтоб воспользоваться в Лондоне его советами и опытностью.

Когда Гастингс кончил, Клэверинг развернул свое письмо и хотел его читать, но губернатор, не обратив на него внимания, продолжал:

— Я оглашаю это письмо почтенным членам совета с заявлением, что оно вызвано недоразумением. Мистер Маклин, мой друг и агент в Лондоне, передал директорам совершенно частное известие о моем неудовольствии, неверно истолковав его. Поэтому постановление директоров, намеревавшихся только любезно исполнить мое желание, недействительно, так как оно основано на неверном предположении, и мне остается только сдать его в архив и разъяснить недоразумение в Лондоне.

Клэверинг, Францис и Момзон сидели, широко раскрыв глаза, точно громом пораженные. Они всего ожидали — злобы, негодования, даже попытки сопротивления, но, чтобы Гастингс с невозмутимым спокойствием отменил постановление компании, этого им и в голову прийти не могло Все трое, опешив от изумления, смотрели на него. Францис, дрожа от бешенства возмутился:

— Это невозможно!.. Это против устава компании и указа парламента… Игнорировать постановление совета директоров! Постановление касается не только прежнего губернатора, но и нас… и преемника губернатора, который должен немедленно вступить в должность!

— Немедленно вступить в должность! — повторил Клэверинг, приходя в себя. — Вот именно, именно… так сказано в письме ко мне. Я должен сейчас же принять от губернатора дела и командование войсками.

Гастингс посмотрел на него со спокойным состраданием.

— Вы оказались бы правы, генерал, если б была перемена губернаторства, но ее нет. Вы уже слышали, что мое отозвание от должности основано на неверном предположении моего агента, будто я устал, а так как основная причина неверна, то и постановление сдается в архив. Понятно поэтому, что не может быть и речи о передаче вам моей должности.