— Что случилось? — спрашивает Рейнике.

— Сменили место…

— Только место?

— Пока не знаю, бригаденфюрер. По расписанию эта рация должна работать в зоне госпиталя. Что-то изменилось… Надо разобраться…

— Разберитесь! — ледяным тоном говорит Рейнике и поправляет сбившуюся перчатку. — Желаю удачи, капитан!

Мейснер, прищурившись, мечтательно рассматривает воробьев, скачущих по крыше гаража. Глядя на него, Шустер наливается злобой. Нет сомнения, что на обратном пути лейтенант растолкует Рейнике смысл происшедшего. На прошлой неделе Шустер докладывал, что систему русских можно считать в общих чертах расшифрованной. И вот… Хорошо, если сменились только квартиры, а график выхода в эфир остался прежним. Даже в этом случае понадобятся долгие недели, чтобы подобраться к передатчикам; если же и график пересмотрен, то все придется начать сначала… Черт его принес сюда, этого Мейснера!..

А между тем Мейснер как раз весьма далек сейчас от мысли подставить ножку Шустеру. И желтый портфель принадлежит не Рейнике, а ему самому. На дне этого портфеля лежит один-единственный листок бумаги, ради которого лейтенанта ни свет ни заря поднял с постели курьер из французской политической полиции. Получив листок, Мейснер помчался в «Лютецию» и перехватил бригаденфюрера у самого порога, нимало удивив его своим появлением. Бумажка стоит того, чтобы явиться незваным, и Мейснер надеется на успех дела. Следя сейчас за воробьями, он думает о своем, нисколько не интересуясь смыслом доклада Шустера. Новость, принесенная им, неизмеримо важнее данных всех пеленгаторов, вместе взятых: Мейснер нашел связную из Марселя! Да, именно так!.. Какая удача, что, покидая Марсель, он не поленился притащить в Париж тех троих секретных агентов распущенной в сороковом «Сюртэ женераль», которые были приставлены им к пансиону на рю Жарден! Он прихватил их сюда без крайней надобности, хотя в данную минуту готов утверждать, что уже тогда не сомневался в успехе и глубоко продумал план действий. Шансов на то, что связная объявится в Париже, практически не было, и Мейснер подкармливал свою троицу во имя бога Случая. И Случай помог! Вчера вечером один из агентов, болтавшийся без дела в пассаже «Лидо», увидел связную сидящей за столиком кафе. Пока агент звонил по телефону в ближайший комиссариат, связная удрала из пассажа. По дурацкому совпадению Мейснер весь день проторчал в штабе генерала Штюльпнагеля, улаживая вопрос о новом своем назначении, и агент не сумел дозвониться ему на квартиру. Вечер Мейснер провел в офицерском кабаре, а большую часть ночи у одной забавной толстушки, зовущей его «Пуппи» и знающей в «любви» столько всего, что ее знаний хватило бы на целый публичный дом.

Рискуя вызвать неудовольствие и даже разнос Рейнике, Мейснер ни на шаг не отстает от него до самой машины, оттирая плечом порученца и двух офицеров охраны. Шустер плетется в хвосте процессии и, кажется, только и ждет, когда все наконец уедут. Мейснер распахивает дверцу и, плотнее прижав к боку драгоценный портфель, набирается смелости обратиться:

— Бригаденфюрер… Очень важное сообщение!

Рейнике убирает ногу с подножки. Ему, очевидно, понравилась шутка в адрес Родэ, и сейчас он смотрит на Мейснера не слишком холодно.

— Вот как? Настолько важное, чтобы докладывать на улице?

— О нет, бригаденфюрер!

— Садитесь!

Миг торжества. Красные кожаные подушки беззвучно оседают под Мейснером. С легким шелестом «опель-адмирал» срывается с места, оставив на тротуаре возле отеля раздосадованного Шустера, едва успевшего вытянуть руку в прощальном жесте. Мейснер сидит, придерживая портфель на коленях, и ждет вопросов.

Рейнике щелкает портсигаром, закуривает.

— Так в чем же дело?

— Момент, бригаденфюрер!..

Мейснер извлекает рапорт со дна портфеля с таким видом, словно там у него сколько угодно подобных документов. В штабе Штюльпнагеля и в аппарате Рейнике он приобрел некоторые навыки, могущие поспособствовать карьере.

Рейнике, держа листок на отлете, приставляет к глазам очки. Он дальнозорок, но старается не пользоваться стеклами на людях; очки его безобразят. Мейснер, волнуясь, открывает и закрывает замок портфеля. Губы его сохнут.

Рейнике жует золоченый мундштук сигареты.

— Вы правы, это важно… Ваш человек не мог ошибиться?

— Уверен, что нет.

— Фото девицы у нас есть?

— Целое досье. Изъяты при обыске у родителей. Кроме того, комиссар Гаузнер составил ее словесный портрет еще в Брюсселе.

— Где ваш человек?

— Отдыхает.

Рейнике роняет пепел на мундир.

— Скажите ему, что в следующий раз, если он упустит объект, я отправлю его в Сантэ. Нет, не в Сантэ а в Дахау!.. Дайте ему пятьсот марок, и пусть ищет! Остальные — тоже… Он что — спугнул ее?

— Не думаю. Скорее всего девица пообедала и ушла.

— Займитесь пассажем. Узнайте у хозяина кафе все, что надо.

Мейснер сидя щелкает каблуками.

— Да, бригаденфюрер!

Рейнике странно улыбается.

— А вы ловкая шельма, Мейснер! Маленькие секреты от начальства — и утренние сюрпризы. Кто научил вас всему этому?

Тон его ласков, но у Мейснера на висках выступает пот. Говорят, что рейхсфюрер Гиммлер всегда бывает особенно нежен с теми, кого готовится спровадить в пропасть. Как знать, не взял ли Рейнике себе за образец господина рейхсфюрера? Размышлений об этом Мейснеру вполне хватает на всю дорогу от «Лютеции» до Булонского леса.

Если настенный электрохронометр «Докса» полтора часа подряд показывает 9.21, то смело можно считать, что он испортился. Но если тот же хронометр подсоединен к передатчику и выключается на время сеанса, а сам сеанс никак не должен длиться так долго, правильнее будет полагать, что у Бушей не все в порядке… Ширвиндт, не задерживаясь, переходит на противоположный тротуар, останавливается и завязывает шнурок на ботинке, пытаясь одновременно разглядеть сигнал опасности в левом верхнем окне. В случае всяких осложнений Буши выставляют в нем фарфоровую танцовщицу в пачке. Жалюзи спущены, дверь магазина закрыта, и Ширвиндт, так ничего и не решив, возится со шнурком. «Докса» над дверью магазина продолжает показывать 9.21 Входить нельзя!

Ширвиндт вывязывает симметричный бантик и притопывает каблуком, словно проверяя, все ли в порядке. Дольше задерживаться не стоит. Жена Буша, Минна, позвонит, очевидно, в контору, и все разъяснится. Вчера она дала знать, что ждет в одиннадцать часов: речь шла о какой-то сумме, которую Минна собиралась вручить «Геомонду» для принятия на банковский счет. Ширвиндт толком не понял, откуда получены деньги и почему они оказались у Бушей, — возможно, их прислал Жак-Анри? Связной тоже ничего не мог объяснить: его обязанности ограничивались передачей записки.

Поправив штанину, Вальтер делает первый шаг, чтобы уйти, но останавливается: дверь магазина открывается и одновременно в глубине помещения звонко и весело звенит колокольчик. Это не Минна. И не покупатель. Господин в сером котелке, перешагивающий порог, не обременен покупками. Ширвиндт делает несколько шагов, понимая, что уже поздно…

— Господин Ширвиндт?

Вальтер оборачивается.

— Признаться, я так и думал, что вы придете сюда.

— С кем имею честь?

Серый котелок повисает в воздухе.

— Шриттмейер… Если вы не спешите, мы могли бы побеседовать.

Ширвиндт мысленно обшаривает свои карманы. Бумажник, ключ, носовой платок. Ничего компрометирующего. А в конторе?.. Идет ли там обыск?

— Я вас не знаю! — говорит он резко.

Шриттмейер осторожно, почти робко прикасается к его руке.

— Я из полиции. Показать документы?

— Это официальный разговор?

— О нет…

Продолжая идти, Ширвиндт роняет:

— У меня нет дел с полицией. Тем более частных.

— Вы не поняли, — тихо говорит Шриттмейер. — Это, конечно, не допрос, но и не частная беседа. Мне кажется, нам лучше продолжить у вас в конторе. Сегодня как раз воскресенье, и нас не будут отвлекать.