— Конечно, — сказал Андрей, протягивая к ней руки.

— Я думаю о том, как мы с тобой будем жить в Зурбагане… какой у нас будет дом, какие будут занавески на окнах и какие цветы разведём в нашем палисаднике. И еще я думаю, как мы назовем нашего маленького. Мне почему-то кажется, что это будет мальчик, и он будет похожим на тебя. Я придумала уже двадцать семь имен, и все никак не могу выбрать самое лучшее…

— Как странно получается, — сказал Андрей. — Вчера вечером ты заснула, а я не спал и смотрел на тебя… вернее, слушал твое дыхание, а тебя не видел, потому что было темно. И — думал о том же самом… то есть о том, как мы с тобой будем жить в Зурбагане. Я думал о тебе, о нашем ребенке… то есть о том же, что и ты сейчас.

— Мы с тобой думаем одинаково! — торжественно сказала Рита. — А, значит, ты сможешь угадать, о чем я подумала буквально сию секунду!

— Да тут и гадать-то нечего, — рассмеялся Андрей. — Ты подумала о душе, который я тебе вчера обещал.

— Точно! — в восторге воскликнула Рита. — Ты вчера обещал мне душ! И еще ты говорил, что душ будет холодным, и ты меня потом согреешь.

— Тогда — готовься! — сказал Андрей, вскакивая.

— А как это — готовиться? — спросила Рита.

— Ну, раздевайся.

— Совсем-совсем?

— А то как же! Кто же идет в душ одетым?

Рита принялась раздеваться, но на полпути остановилась.

— Знаешь, — сказала она, — я не могу сама… до конца. Я еще не умею… чтобы так, легко и до конца. Я, наверно, научусь потом, позднее… в Зурбагане. А пока — раздень меня сам…

Обнаженная, при дневном свете, Рита до такой степени походила на девочку-подростка, что у Андрея перехватило дыхание. Он укутал ее в одеяло и вынес из вагона на улицу.

Великолепное, наполненное солнцем утро. Невдалеке от вагончика среди кустарника высился самодовольный молодой ясень. Мириады утренних росинок, будто драгоценные камни, сверкали на его листьях. Вот к этому-то ясеню Андрей Риту и принес. Это и был обещанный холодный утренний душ.

— Ух, ты! — восхищенно прошептала Рита. — Как красиво…

— Прошу! — сказал Андрей, распеленав Риту. — Становись под дерево и встряхни его! И — сразу же ко мне, под одеяло!

— Я боюсь, — нерешительно сказала Рита. — Эта роса, наверно, такая холодная. Встряхни дерево сам.

— Ну, тогда держись! — сказал Андрей, подходя.

— Давай! — отчаянно зажмурившись, сказала Рита.

И — мириады блистающих на солнце холодных бриллиантов тотчас же обрушились на нагую Риту и одетого Андрея!

— Ух, ты! — едва выдохнула Рита, взглянула на Андрея и расхохоталась. — И тебя тоже! Прямо в одежде! Еще! Давай еще!

Андрей встряхнул дерево еще — и новые мириады бриллиантов обрушились на него и Риту.

— Еще! — радостно вопила Рита. — Еще!

— Может быть, хватит? — стараясь перевести занявшееся дыхание, спросил Андрей.

— Еще! — требовала Рита. — Еще!

Андрей встряхнул дерево еще дважды, а затем бриллианты иссякли.

— Душ закончился до завтрашнего утра! — сказал Андрей и скомандовал: — Скорей под одеяло! Немедленно греться!

Он укутал Риту в одеяло, подхватил ее на руки и побежал к вагончику. Рита смеялась.

— Завтра мы уедем в Зурбаган! — хохоча, кричала Рита. — Завтра! Завтра!…

…Ну, любовники, ну в вагончике, — размышлял редактор, — подумаешь, сенсация!

Однако вскоре Яков Ефимович посмотрел на дело иначе.

— Так ты говоришь, — спросил он у присутствовавшего при разговоре Мыки, — что эта самая девица — совсем еще малолетка?

— Чистое дитя! — вместо Мыки клятвенно заверил Вася Нечитайло. — Он, то есть Мыки, самолично наблюдал… будьте уверены! Титьки, говорит, еще толком не выросли…

— Гм… — сказал Яков Ефимович, и надолго задумался. — Вот что, братва лихая. Мне тут надобно слетать в одно местечко. А вы ожидайте меня… ну, скажем, в «Трех свиньях». Да-да, естественно… понимаю… вот вам деньги в качестве аванса. Но — не напивайтесь в тех «Трех свиньях» как свиньи. Потому что в любое время вы мне можете понадобиться для дела.

Получив аванс, Вася Нечитайло с Мыкой отправились в «Три свиньи», где их ожидали Валька Астролябия и безучастный Владик, а Яков Ефимович тем временем набрал телефон милиции.

Если бы трубку тогда поднял я сам или, скажем, Батя, то эта история имела бы, наверно, совсем другое продолжение. Потому что мы с Батей знали, что такое этот Яков Ефимович, и не стали бы с ним размазывать кисель по чистой скатерти. Да и он сам, думается, заслышав в трубке наши с Батей голоса, поспешил бы откланяться — иначе непременно нарвался бы на справедливую грубость с нашей стороны.

Но — случилось то, что случилось: трубку подняли не мы, потому что в тот день случился выходной и мы отсутствовали, а — дежуривший по отделу Федя Гвоздев. Этот Федя Гвоздев был милиционером тишайшим, исполнительным, пришибленным, нерассуждающим и абсолютно не способным к абстрактному мышлению. Вот на него-то искушенный Яков Ефимович и вышел.

— Это говорит редактор газеты «Сплошная сенсация» Яков Ефимович, — услышал Федя в трубке. — Да-да, Яков Ефимович… А это, стало быть, Федя Гвоздев… Наслышан, наслышан… Да какой там выходной, мама моя родимая! Какие у меня выходные, Федя! Тружусь на старости лет как последняя ломовая лошадь! Так и помру на рабочем месте, Федя!

— А чего звоните-то? — спросил Федя, весьма смутно представляя себе, кто таков Яков Ефимович.

— А дело у меня имеется, Феденька. Очень важное, между прочим. Имею информацию о совершающемся сейчас тяжком преступлении. Как порядочный человек и как гражданин, считаю своим долгом поделиться важной информацией, потому что… ну и все такое прочее.

— Преступление? — насторожился Федя. — Какое преступление?

— Наитягчайшее, — сказал Яков Ефимович. — Я так думаю, что совращение малолетней.

— Что-что? — удивился Федя. — Это как же?…

— Он мне говорит «это как же»! Ой, ой… Ну, слушайте, молодой человек, что я имею вам сказать по этому поводу… — и Яков Ефимович поведал Феде вкратце то, что сам недавно услышал от Васи Нечитайлы и Мыки.

— Ну, — засомневался Федя Гвоздев, — какое же это совращение? Развлекаются ребята… Я за них… хи-хи-хи… даже рад.

— Он мне будет говорить «развлекаются ребята»! — всплеснул руками Яков Ефимович на другом конце провода. — Он-то, может, и развлекается, а она-то, если судить по имеющейся у меня информации, малолетняя! Неразумное, так сказать, дитя!

— Ну, так и что же? — не мог взять в толк Федя Гвоздев. — Ну, малолетняя… Сейчас эти самые малолетние — ого… сами знаете, какие! Нас с вами еще научат… Короче говоря — развлекаются.

— Ой, ой! — горестно произнес Яков Ефимович. — Развлекаются — в густых кустах и вдалеке от мира… А если, например, он ее там держит насильно? Или даже не насильно, а просто — купил дурочку за шоколадку и пачку дешевых сигарет? А если, прямо сказать, он сексуальный маньяк? Маньяки — они любят, чтобы все было именно в кустах… а потом придушит девчонку, и поминай как звали.

— Да какой еще маньяк… — неуверенно сказал Федя.

— Я так считаю, — змеиным голосом произнёс Яков Ефимович, — что эти ваши слова, Федя, есть официальное мнение всей нашей милиции? И, стало быть, в качестве таковых я могу их присовокупить к своей будущей статье?

— Это к какой еще статье? — насторожился Федя Гвоздев.

— К разоблачительной, Федя, — сказал Яков Ефимович. — По поводу злодействующего в городе маньяка и реакции нашей милиции в связи с таким прискорбным фактом нашей жизни. Вернее — о полном нежелании нашей милиции реагировать на сей прискорбный факт.

— Ну… — впал после этих слов в размышления Федя. — А вы-то сами, к слову говоря, для чего мне об этом рассказали?

— По двум причинам, — сказал Яков Ефимович. — Во-первых, потому, что я честный человек и не могу, получив наиважнейшую информацию, не уведомить о том родную милицию… о чем, между прочим, семь минут назад я вам, Федя, уже докладывал. А во-вторых, я прошу у вас позволения самолично присутствовать при поимке маньяка в качестве репортера. Это же будет замечательный репортаж! О том, как наша славная милиция вовремя среагировала на сигнал от обеспокоенных граждан и разоблачила маньяка! Готовьте дырочку для ордена, Федя…