Дед заверил родителей, что уж он–то не позволит нам нежиться. Не для того, дескать, берет нас в даль дальнюю. Бабушка поохала, повздыхала, но пришлось уступить. А куда денешься, если в совете взрослых ее голос оказался единственным. Да и наше с Витькой горячее желание побывать на пасеке помогло деду отстоять свое решение.

Когда окончательно решили, что мы с Витей каникулы проведем на пасеке, папа вызвался отвезти нас на своей машине в ближайшую субботу. Но деда запротестовал:

— Раз в мое распоряжение поступают, стало быть, со мной и поедут. Што им маяться до субботы, ожидаючи три дня?

Мама с бабушкой поддержали папу. Но мы с Витькой подняли такой галдеж, что они все трое уступили.

— Вот и договорились, — лукаво подмигнул нам дед. И тут же распорядился: — Спать будете у нас, подъем в шесть часов.

— Што за нужда в такую рань? — насупилась баба Аня.

— Ты, мать, в мужские дела не встревай, — спокойно произнес дед. — Раз в мое распоряжение поступают, нам и решать. Верно я рассуждаю?

— Верно, верно, — поддержали мы дедуш-Вечером предстали перед ним в сборе. Он мельком взглянул на рюкзак с вещами и связку книг. Придирчиво осмотрел нас с ног до головы, будто впервые в жизни мы ему на глаза попались. Все также молча разгладил свои роскошные усы, подчеркивая этим жестом, что нами вполне доволен. И скомандовал мыть руки и усаживаться за стол.

На ужин была лапша с курицей. Это блюдо, приготовленное бабушкой, в нашей семье все обожают. Мы с Витькой, зная, что дед не переносит возни в тарелках, проворно уплетали лапшу за обе щеки. А бабушка присела в сторонке и украдкой наблюдала за нами, о чем–то своем думала. Постелили нам в горнице на диване. Мы долго ворочались, не могли уснуть. Прислушивались к голосам на кухне. Деда с папой говорили про сенокос, про какой–то омшанник, который крайне надо ремонтировать…

Дед, как и обещал, разбудил нас чуть свет. Мы с Витькой проворно поднялись с постели, мигом оделись, умылись. Баба тотчас усадила за стол, поставила хлеб и мед, подала бокалы с молоком.

— А деда почему не завтракает? — спросил Витька.

— У-у… Он уж перекусил. Повозку во дворе снаряжает.

Как и вечером, бабуля присела подле стола, смотрела на нас тоскливо. И вдруг спохватилась, принялась наставлять:

— От деда штоб ни на шаг. Там кругом зверье. Да голяком не насайтесь. Простудитесь, а у него ни лекарств, ни врача. Што тогда с вами делать?

— Сколько еще ждать? — послышался голос деда.

Мы моментально вскочили с табуреток. Поднялась и бабуля, пробурчала укоризненно:

— Оглашенный! Не дал детям поесть спокойно.

Дед уже восседал на повозке. Едва мы умостились рядом с ним, тронул вожжами Гнедка, произнес повелительно:

— Пошел, пошел!

Бабушка засеменила рядом, держась за повозку. Продолжала наставлять:

— Есть захотите — не томитесь. Продукты — вон, в ящике, хлеб — в мешке. А ты, старый, поменьше строжись над мальцами.

— Как–нибудь сами разберемся. Скучать будешь — милости просим. Приезжай с Александром, — весело отозвался дед и помахал бабуле кнутом.

Пока ехали через свое селоТургень, дед молчал. А едва миновали последние дворы, он повернулся к нам, подал голос:

— Буду вам заместо экскурсовода: по этой дороге я без малого сорок лет езжу. Уж запомнил каждый кустик и всякий камень. А до пасеки путь долгий — более тридцати километров. Дорога большей частью по горам. Но сперва минуем три поселка: Кара—Кемир, Сатай и Бель—Булак. Потом проедем мимо кирпичного завода и совхозной фермы. За ними — стойбище чабана Узакбая. А от него уж пойдут сплошные горы. То подъемы, то спуски. Встречается такая крутизна, что дух захватывает. Не побоитесь?

— Нет! — дружно заверили мы.

— Ну добре. Так вот, — продолжал дед, — за юртой Узакбая у оздоровительного лагеря «Кайнар» закончится асфальт и горная дорога поведет на самый крутой перевал. Перед его вершиной прилепилась первая пасека. На ней сидит Захар Деревянко.

— Как сидит? — не понял я. — Что ли, ничего не делает?

Дед посмеялся над моей непонятливостью и разъяснил:

— Это мы, пасечники, меж собой так объясняемся: сидит, стало быть, хозяйствует.

Дед снова посмеялся. Успокоившись, назвал еще три пасеки, мимо которых будем проезжать. Далее мы узнали, что на нашем пути после пасек повстречаются лесхозовская конюшня и кордон лесника. А от него до своей усадьбы рукой подать.

Ехали же мы долго. На кручах было куда страшнее, чем обещал дед. Перебарывая страх, мы с Витькой таращили глаза во все стороны, удивляясь горным диковинам.

Нас поразила пасека, на которой сидел, как выражался дед, Федя Каманин. Ее мы увидели, когда поднялись на высоченную гору, далеко внизу, под скалой. С высоты дом пасечника был похож на собачью будку, если стоять с ней рядом. А ульи напоминали спичечные коробки, старательно разложенные ровными рядками.

На самой вершине дед остановил Гнедка, дал ему передохнуть. А нам велел посчитать ульи–коробочки. Может, хотел убедиться, в ладах ли мы с арифметикой. Витюшка первым насчитал сто два коробка. И у меня получилось точь–в–точь такое количество. Дед похвалил: посчитали мы верно.

Чем дальше дорога уходила в горы, тем чаще встречались валуны причудливой формы. Иные были гигантских размеров, огромнее самых больших домов, какие есть в нашем селе. Дорога то ползла впереди нас к облакам, то неожиданно проваливалась в низину. Мы поминутно замирали от страха, цепко хватаясь за куртку деда.

Нам мерещилось, что на следующую гору Гнедко уж не вывезет. Тяжелая повозка потянет коня назад, и все мы кубарем опрокинемся в пропасть. А под гору съезжать было еще страшнее. Гнедко стонал от натуги, сбруя на нем подозрительно скрипела. В такие минуты мы были ни живы ни мертвы. А деду хоть бы что: он одно поглядывал на нас да улыбался себе в усы.

На одной из круч конь оступился и телега резко дернулась. Я вскрикнул и чуть не сиганул с повозки.

— Не пужай коня! — потребовал дед сердито. И, сбавив тон, добавил: — Конь у меня — всех коней конь. Не подведет, ручаюсь. Так что не робейте.

Наконец мы спустились в ущелье Бахтияр, к речке. Дед скомандовал Гнедку «тпру». Мы соскочили с повозки, чтобы размяться. И только теперь заметили усталость коня. Он был мокрым, тяжело и часто дышал.

— Дальше легче будет, — дед потрепал Гнедка за гриву. — Крутизну, браток, миновали.

Конь чуял, что о нем речь. Он подобрался, всем своим видом показывая, что готов продолжать путь. Но дед не стал спешить. Протер аккуратно мешковиной Гнедка, поправил на нем сбрую, обошел вокруг повозки, постукал сапогом по колесам. Убедился, что все в порядке, можно ехать.

Едва мы уселись и дед взял в руки вожжи, конь тронулся без команды. И пошел свободно, размашисто, будто и не было тяжелых перевалов.

Дед снова принялся нас просвещать. Показывая на деревья, подступившие к самой дороге, называл их породы. Мы с Витькой отошли от страха, слушали рассказчика. За разговорами время летело быстро. Мы и не заметили, как доехали до кордона. У ближней к дороге постройки дед остановил Гнедка, поздоровался с женой лесника, вышедшей на крыльцо. Спросил про хозяина. Представил меня и Витюшку. Тетя лесничиха позавидовала деду. Дескать, теперь ему нечего тужить — такие помощники подрастают!

— До пасеки отсюда меньше километра, — доложил нам дед, когда мы тронулись. — Вот обогнем эту горку — и стража появится.

Мы с Витькой переглянулись. Что за стража и откуда ей взяться в глухих горах? Пока соображали, до слуха донесся собачий лай. С каждой секундой он усиливался. И через несколько минут из–за поворота прямо к повозке выскочили два крупных сердитых пса. Один серый, как заяц в летнюю пору, белогрудый. Другой желтый–желтый, как яркий язык пламени.

Собаки разом подобрели, услышав голос хозяина:

— Одичали тут без меня? Одичали…

Псы виновато поджали уши, опустив морды, и лениво затрусили рядом с повозкой.