Перебежать дорогу было делом непростым: водители жали в клаксоны и старались обогнуть трех пешеходов, один из которых то и дело хватался за голову. Как она болела! Ночной Фетхие играл всеми огнями радуги, на каждом углу полыхала цветомузыка, и только дождика над Араратом не хватало, чтобы голубка принесла веточку мира. Настя старалась! Она пробовала помирить нас и так, и этак. За тот час, что мы прошли шесть полос движения, и попали на маленький песочный пляж, она прямо ООН создала. Пляж пустовал. Лежаки громоздились один на другом студентами после вечеринки. Собаки пытались выкопать из песка кость посахарнее. Море притаилось у входа в воду, и даже не шелохнулось при нашем появлении. Впереди бултыхались огни корабликов. Рыбаки чинили сети, вынимая оттуда чудовищных ракообразных, удивительных плоских рыб, скользких, как подлец, осьминогов. В глазах их светилась мудрость веков. Они так и за две тысячи лет до нашей эры сидели, качались на своих лодочках, и чинили сети. Может, мы в них и попали, предположил я, держась за голову. Будет синяк, предупредила Настя. Голову она мне осмотрела в номере, куда ворвалась, чтобы не дать своей мамаше меня прикончить. Нож был так близок! Бр‑р‑р‑р, меня едва не тошнило от страха. Тем более, что и мегера тут как тут. Шла, поджав губы, и не желая на меня смотреть. Так и сказала! Не желаю смотреть на это ничтожество, на которое ты променяла долгую историю наших отношений, выкрикнула она, едва я повалился на пластиковый лежак, и позволил Насте раздеть себя. Остался в плавках. Пошел к воде, очень теплой, и, сколько я не шел, она не поднималась выше моих колен. Словно возлюбленная в раскаянии, море умоляло меня о прощении, хваталось за ноги, лежало у стоп. Голова кружилась, но я не боялся упасть. В крайнем случае, Настя подхватит. Они ругались на берегу со своей, — о‑ла‑ла, — возлюбленной. Я надеялся, что могу назвать ее бывшей. Страшная, как все лесбиянки, та устроила настоящую сцену. Сколотила подмостки. Повесила занавес. Позвала герольдов. Те трубили в гигантские рога обманутых мужей. Их она ненавидела. Вообще мужчин на дух не переносила. Я был поражен. Столько экспрессии. Стоило ли пытаться убить меня из‑за этого? Но она — оказалось, что ее зовут Людмила — не считала, что инцидент стоит извинений. Экая невидаль, почти зарезала! Она даже оказалась недовольна, шипела, пыталась укусить Анастасию, и, не будь я при этом в ванной, где девушки сцепились кубарем, дело бы, уверен, закончилось сексом. Впрочем, итоги ссоры для меня неважны. Главное, я был жив. Анастасия утихомирила подругу кое‑как, при помощи простыни и пришедшего в себя меня, и между ними произошел жесткий разговор, который решили продолжить на пляже. Ну, раз уж мы в Турции! В поездке, которую она, Людмила, оплатила. Потратила кучу денег! Ни копейки не жалела для своей мокрощелки, а та вот как отблагодарила! Господи, слушая ее рыдания, завывания и проклятия, вы могли предположить, что присутствуете при сцене, устроенной обманутым мужем. Я думал, только мужчины бывают такими идиотами! Только у них нет врожденных такта, гибкости, хитрости… я не знаю, назовите, как угодно. Последним мужчиной, способным понимать женщин, был Одиссей. А вот и теперь и я. Все, кто жили между нами, не считаются. Одиссей. С тех пор планету Земля, ее пуп, брюхо, междуножье, — я говорю о Средиземноморье, конечно, — населяли исключительно тупые куски бравого мяса. Триста спартанцев, которых перехитрил бы один Улисс. Почему с ними не справились персы? Так ведь те тоже были мужчины! Сборище дымящегося мяса с одной стороны, и горстка такого же мяса на блюде — с другой. Алилуйя! Я готов был поклясться, что на этом пустынном пляже Фетхие слышу свист стрел и проклятия женихов. В их роли выступала Людмила. Стоило ли рождаться женщиной, чтобы вести себя как ревнивый тупой мужик, сказал я громко. Судя по улыбке Насти, стрела моя попала в цель в след за Одиссеевой. Лесбиянка развернулась ко мне, рявкнула, что сейчас пойдет в море и утопит меня. Что я знаю о любви, отросток недоношенный. Они вместе уже долгих пять лет, годы счастья, уважения и… Я перебил, напомнил, что тоже читал Авициенну. О чем это ты, недоуменно сказала она в темноту. Настя вошла в воду, Людмила последовала за ней, мы все купались, наконец. Любовь как уважение, физическое влечение и дружба, сказал я. Прекрати умничать, гавкнула Людмила. Ничего такого она в виду не имела, просто… Может быть, все дело в том, что она, Людмила, собственница, стал я бить в самое слабое место моей амазонки. По крайней мере, мне так показалось… Настя одобрительно молчала. Я время от времени наклонял затылок к воде, промывал ранку, соль щипала. Я никогда не высплюсь в этой поездке, осветила меня молнией дискотеки грустная мысль. Да и закончится ли путешествие? Суждено ли мне вообще выспаться? Причалить куда‑то? Выйти на берег? Будет ли мое странствие вечным? Грусть плескалась в меня с водой, шедшей от гребков Насти и Людмилы. Тон их поутих, на нас перестали оборачиваться туристы, шедшие по набережной мимо пляжа к магазинчикам, ресторанам, и городской пристани. Как ей не стыдно, продолжала Людмила сердитым шепотом. Она стольким жертвовала ради любви… Любви ли, спросила Анастасия. Ну и дела, думал я, предусмотрительно держась от парочки подальше. На плавучем ресторане загремел хохот. Я был уверен, что это смеялся Посейдон, уж больно нечеловеческий смех звучал. И смеялся он над нами. Одна из собак, утратив интерес к песку — все равно ничего не зарыто, — побежала в воду, и поплыла ко мне, радостно отфыркиваясь. Фу, фу, сказал я. Надеюсь, она тебе яйца откусит, сказала Людмила. Столько ненависти, сказал я. У тебя жена есть, сказала она. Дети? У меня есть жена, и у меня есть дети, сказал я. Молчание Насти перекатилось равнодушным шариком ртути на другую половину весов. Теперь уже Людмила приналегла. Каково это, предавать людей, которых искренне любишь? Я попытался сформулировать, опустившись на колени — вода и тогда не доставала мне до лица, — в общем и целом выходило что‑то про искреннюю любовь, которая намного важнее всего. Ничего не поняла, рявкнула Люда. Мы находимся на священной земле Афродиты, в окрестностях региона, который получил свое название от имени богини, Афродисиас, сказал я. И что, не понимала она. Говорят, богиня мстила всем тем, кто отказывается от любви. Значит, богиня и откусит тебе яйца, фыркнула мужиковатая Людмила. Я подумал, что очень плохо разбираюсь в женщинах — может как раз из‑за того, что обладаю весьма женским характером. Они не загадки для меня, вот я и пропускаю чересчур часто многое из очевидного. Одна походка Насти чего стоит! Сразу стоило обо всем догадаться! Правда, со мной она — и походка и Настя — меняется. Пропадают воображаемые яйца. Ну, что заткнулся, попыталась было нагнать меня в воде Людмила. Я отплыл подальше. Сказал, не кажется ли ей, что сравнивать богиню с собакой просто‑напросто оскорбительно. Что за чушь я несу. Никаких богов нет. Вообще, я кретин и — по версии Людмилы, взывавшей сейчас к Насте, как правоверный фанатик к своему богу, — мысль в моих глазах ворочается медленно, как старое мельничное колесо. Проще говоря, я тупица! Афродита мстит тем, кто отказывается от любви, а кто делает это громче собственников, сказал я. Теперь уже черед Людмилы было насторожиться. Я услышал всплеск, рядом появилась голова Насти. Где она бродила все это время, интересно, думал я. Как грешница в Аиде. Пляж оказался волшебным местом. Стоило нам отвернуться от города, и мы оказывались в черной, блестящей лужицей нефти, воде. Поворот головы, и вот ты уже на «турецкой ибице». Или как окрестили здешние места в буклетах для туристов? Следовало подумать. Это ведь я буду писать буклеты. Настя взяла меня за руку под водой. Я пошел ва‑банк. Меня совершенно не радовала перспектива провести остаток поездки — с учетом того, что я не знал даты ее окончания, читай «вечность», — с сумасшедшей мужикообразной бабищей под пятьдесят. Поэтому я сделал все, чтобы избавиться от нее. Сделал финт. Предложил ей остаться! Разве мы не в царстве Афродиты? На земле Солнца? Разве нам не стоит отказаться от всех этих гнусных чувств западного человека? Обывателя? Ревность, собственничество, накопительство. Мы смотрим на ближнего, как на банковский вклад. Настала пора вернуться в рай. Мы будем плавать в нем обнаженными, как древние греки. Проще говоря, можем делить Настю до конца поездки. Скажем, через ночь! Или полночи я, полночи — она. Конечно, старая карга пришла в бешенство! Мой «намек» ей совершенно понятен. Я, как и все примитивные мужики, слишком туп, чтобы попытаться перехитрить ее, настоящую Женщину. Как она говорила о себе! Олицетворение матери, женщины, богини. Можно подумать, она Кибелой и была. Людмила сказала, что швыряет мое омерзительное предложение обратно, в мой дурно пахнущий рот — я прямо услышал скрип пластиночки радио «Би‑Би‑Си», возвращавшего таким образом все предложения Гитлера, — и что никакого дальнейшего путешествия втроем не будет. Настя выберет сейчас, с кем поедет дальше. Точка! Никаких больше разговоров, никаких дискуссий. Она жалеет, что устроила на меня покушение в ванной. Нет, не из‑за него самого, а из‑за неудачного финала. Следовало бить посильнее, быть беспощаднее. Но раз уже все сложилось, как сложилось… Она, Людмила, хочет лишь воззвать к своей возлюбленной, Анастасии. Напомнить ей о годах счастья. Тут ее пластинку заело. Благополучие, безмятежное время. Шили стежок за стежком, вязали варежки, глядя на снег, падающий за окном. Элоиза и Абеляр, да и только! Тем более, у Абеляра тоже не было яиц, как и у Людмилы. Они были как пара лебедей! Как Тристан и Изольда. Как Сафо и поэзия! Стоит ли отказываться от всего этого ради грязного существа с яйцами, существа, у которого даже половой орган шерстью покрыт, как у зверя какого. Я иногда подбриваю, обиженно возразил я, Настя захихикала. Лесбиянка рвала и метала. Сказала, что пора Насте выбрать. Та просто сказала, что остается со мной. Это вызвало взрыв боли, негодования, и отчаяния. Можно подумать, мы присутствовали на российских трибунах во время очередной зимней Олимпиады. Опять наших обидели! Людмила заявила, что знала всегда — она, Настя, просто‑напросто гетеросексуальная проститутка, которая только и мечтает, что ни черта не делать, да жить за чужой счет. Он — в смысле я, с ней, в смысле с Настей, — еще намучается! Да и то, не факт, что она, Настя, останется с ним, то есть, со мной. Ему, — то есть мне, — все это осточертело, и хотя вода была такой теплой, что я мог бы провести в ней всю ночь, обратился к дамам с вопросом, не желают ли они вернуться в отель. Война закончена! Дело сделано, грохот битвы утих, давайте, наконец, хоронить своих мертвецов. Да и порядок в номере навести не мешает. Настя согласилась. Людмила сказала, что никуда не пойдет, и вообще уходит. Это‑то понятно, сказал я, завтра утром водитель отвезет вас в аэропорт, я, как представитель принимающей фирмы, гарантиру… Как представитель принимающей фирмы, я мог отправляться в ад! Она так и сказала, добавив, что от всей души желает мне скорой и максимально болезненной смерти от чего‑нибудь ужасного. Рак? Саркома? Альцгеймер? Подагра? Я почувствовал, как тянет ногу. Она также выразила надежду — это все больше напоминало выступление дипломата в ООН — что со мной Настасья обойдется так же, как с ней. Сменяет на мыло! Ну что же, а теперь пора. Всего доброго, заявила Людмила, и, встав, побрела вглубь моря. Что это она хочет сказать, спросила встревоженная Настя. Я ухожу прямо сейчас, гавкнула Людмила. Фигура ее уменьшалась, словно вода пожирала силуэт, и вот на поверхности сначала лишь туловище, а потом и просто голова. Толчок, гребки. Людмила поплыла. Куда она, завопил в ужасе я. Прямо по курсу Сирия, а когда она повернет через двадцать километров на 90 градусов, то будет двигаться к средиземноморскому побережью Франции, ответила сумасшедшая бабища. Посреди Средиземного моря она еще раз поменяет курс, на сей раз на 45 градусов, и выплывет прямёхонько у Дарданелл. А там и до Босфора рукой подать! А там — делов‑то! Плывешь по Черному морю, и высаживаешься где‑нибудь в Крыму. Виноград, плантации, татарские поселения. Можно будет даже покушать шашлык из конины. Встретить симпатичную девчонку, черноволосую, с глазами, как маслины. Обсосать их по ресничке. А на косточках вырезать цифры. Получатся кости. И она, Людмила, желает, чтобы кости ее, Анастасии, истлели в гробу как можно скорее. Au revoir (до свидания — фр.)! Последний плеск, и море замерло.