Но обессилевший механик повалился на бок и прохрипел:

— Сердце…

Тогда к пульту подполз второй штурман. Обрывая ногти о раму пульта, он со стоном поднялся на ноги. Сломать трубку ни у кого уже не хватило бы сил, и он решил разбить манометр. Штурман ударил кулаком по циферблату. Но слабый, неверный удар не разрушил прочное стекло. Тогда молодой моряк вцепился в манометр и повис на нем всей тяжестью своего тела.

Внезапно лопнуло соединение у корпуса прибора. В грудь моряка с пронзительным свистом ударила острая и твердая, как штык, струя воздуха. Взмахнув руками, второй штурман упал на герметическую дверь.

Свежий воздух быстро восстановил силы. Капитан добрался до Осокиной. Она лежала у трубы, покрытой толстой изоляцией, неловко запрокинув голову через большой вентиль.

Ольгу с трудом удалось привести в чувство. Открыв глаза, приподняв голову, она прислушалась к звуку, до боли сверлящему уши, и крикнула:

— Кто это сделал? Нас раздавит воздухом!

Об этом страшно было даже подумать. Емкость батарей сжатого воздуха превышала кубатуру аварийного поста. Значит, если не заглушить трубку, то давление в отсеке поднимется выше ста атмосфер. Пять тонн воздуха на одну человеческую ладонь!

— Вентиль! Перекройте вентиль! — закричала Ольга, но тут же вспомнила, что при монтаже сама распорядилась поставить его в нише снаружи отсека.

Танкер продолжал «свечкой» уходить вглубь. Прибор показал, что корма его погрузилась уже на сто восемьдесят метров. Но перед новой опасностью это уже казалось не страшным. Все смотрели, как механик тщетно пытался задержать непрерывно бьющую из ниппеля острую струю сжатого воздуха. Тонкая, как карандаш, стальная трубка каждый раз вырывалась из манометра.

Закусив губу, Ольга стояла перед повернутым набок пультом и думала о том, как задержать корабль, не дать ему опуститься на глубину, где его неизбежно раздавит чудовищная тяжесть воды. Ведь в этом месте давление на дне океана больше шестисот атмосфер!

Но вместо крошечного зеленого глазка правой батареи аккумуляторов светилась яркая рубиновая точка — признак того, что батарея вышла из строя. Левая батарея давала вместо восьмидесяти вольт только сорок пять. При таком напряжении реле большинства автоматических устройств не смогут сработать.

После еще одной безуспешной попытки закрыть воздух механик нерешительно обратился к Ольге:

— Я думаю, Ольга Ивановна… Если четвертый воздухопровод открыть, то воздух пойдет напрямую без дросселя… Это запрещено инструкцией, трубы могут того…

Ольга в сомнении покачала головой. Ведь без дросселя пойдет воздух высокого давления. Конечно, четвертый трубопровод взорвется. А это опасно тем, что воздух, драгоценный воздух может без пользы вырваться в океан. Тогда и надеяться больше не на что будет. Но если все-таки рискнуть…

— Погодите! — испуганно крикнул механик, видя, что Ольга протянула руку к овальной кнопке.

— Трубы не выдержат — взорвет в отсеке!

Утвердительно кивнув головой, Ольга свела вместе два рычажка, отчего тревожно замигала на пульте лампочка. Затем, не спуская глаз с продолжавшей предупреждать об опасности лампочки, Ольга нажала кнопку.

Весь корпус танкера резко встряхнуло. Струя воздуха, вырвавшаяся из трубки манометра, сразу изменила звук. Он стал на добрых две октавы ниже. Это в одном из носовых отсеков танкера взорвалась тонкостенная труба, не рассчитанная на громадное внутреннее давление. Теперь из нее в наполненный водой отсек широким потоком стремится сжатый воздух. Останется он в отсеке или побежит наружу через какое-нибудь отверстие неудержимыми струями пузырьков? Тогда на его место снова придет отступившая вода, заполнит отсек, проникнет в баллоны сжатого воздуха и ляжет в них тяжким грузом. Этот новый груз еще быстрее потянет корабль на дно океана.

Эскадренные миноносцы продолжали бороздить океан в месте гибели танкера.

Спокойно и величаво катились на запад отлогие валы. Время шло, но ни один из кораблей еще не обнаружил следов танкера.

Вдруг с палубы через открытый иллюминатор донеслись крики:

— Флаг!

— Где флаг?

— Скорее на мостик!

Удивленно открыв глаза, Андрей тихо спросил:

— Почему команда «на флаг»? Сейчас утро?

— Ты полежи спокойно, — попросил Норенко, — а я живо сбегаю и узнаю. Ладно?

— Смешной ты, — болезненно улыбнулся Андрей. — Не знаешь даже, утро ли сейчас. Ну, беги…

Уже у трапа на мостик Норенко услыхал радостный крик:

— Это наш, советский!

Вихрем взлетев на мостик, Норенко застыл рядом с командиром, глядевшим в бинокль на нечто чудесное.

Не дальше чем в полумиле от замедлившего ход эсминца над голубым простором реял красный флаг. Он горделиво застывал на миг на вершине одной волны, затем плавно, словно паря в воздухе, переносился на следующую волну. И с каждой новой волной флагшток его вырастал из глубины все выше.

— Танкер! — вне себя от счастья закричал Норенко. — Это наш танкер!

На мостике, на полубаке толпились свободные от вахты моряки и, не отрываясь, глядели вперед на приближавшийся одинокий флаг. Когда эсминец был уже метрах в двухстах от развевавшегося на ветру алого полотнища с золотой эмблемой труда и дружбы, по палубе громом прокатилось «ура». Моряки увидели под круто наклоненным флагштоком зеленовато-жемчужный край кормы танкера. Из воды ярко вспыхнул золотым отражением солнца четкий круг иллюминатора.

Танкер подымался кормой вверх почти вертикально. Уже обнаружились его винты и часть кормовой надстройки. Но движение это все замедлялось, и вскоре командир эсминца тревожно сказал Норенко:

— Пловучесть мала. Не подымается больше танкер. И знака оттуда никто не подает. Живы ли люди? Нужно бы проникнуть внутрь, но разбивать иллюминаторы опасно: потеряет танкер воздух и потонет навсегда. У нас есть аварийные понтоны Фролова, но, не зная танкера…

— Саакян знает, — торопливо ответил Норенко. — Придется потревожить больного.

Сбежав по трапу, Норенко распахнул дверь надстройки и отшатнулся, затем с испуганным восклицанием бросился вперед. По коридору, цепляясь дрожащими руками за поручень, шаг за шагом пробирался Хачатур Айрапетович.

— Ты сумасшедший! — закричал Норенко и подхватил друга. — У тебя же ребра сломаны!

Счастливо улыбаясь, Саакян шептал:

— Танкер… Я в иллюминатор увидел. Там же наши. Какие они молодцы!..

Норенко решительно поднял друга на руки и отнес его на койку. С противоположной койки беспокойно заговорил Андрей:

— Скорей помочь им! Из аварийного поста можно сжатым воздухом освободить любой отсек. А не получилось… Значит, что-нибудь не в порядке. Нужно… погоди, отдохну немного. Я тоже… смотрел в иллюминатор… — виновато улыбнулся он.

Несколько секунд Воронов лежал молча. Закрытые глаза его на иссиня-бледном лице казались черными провалами. Наконец он снова заговорил:

— Хачатур знает — складные понтоны Фролова. На эсминце обязательны. Их в носовые отсеки…

Не дослушав, Норенко выбежал из каюты.

Давление в баллонах быстро падало. Об этом свидетельствовал звук вырывавшейся из трубки струи сжатого воздуха. Вскоре свист перешел в острое шипение.

— Вы только поглядите! — хватая всех за руки, повторял второй штурман. — Погружение кормы уже всего шестьдесят пять метров. Вон как резво пошли!

Вдруг Ольга встревоженно сказала:

— Подъем прекратился!

Это было действительно страшно. Моряки знали немало случаев, когда погибшие корабли, в отсеках которых сохранился воздух, десятками лет носились по воле течения в глубинах океана, не погружаясь на дно и не всплывая на поверхность.

Механик потрогал трубку манометра, из которой теперь уже беззвучно дула совсем слабая струйка воздуха, и показал на герметическую дверь:

— Там, пониже, сейчас шесть атмосфер, а у нас в отсеке около десяти. Если бы открыть дверь, не сразу, конечно, то наш воздух выжмет воду из коридора и боковых помещений до самого светлого люка. А это сотня тонн добавочной пловучести — не шутка даже для такого корабля.