В день, когда Сая обменяла квитанцию на японские иены, она, дождавшись момента, когда все толпились на кухне в очереди за ужином, подошла к женщине и шепнула ей: «Деньги я передам после ужина, за туалетом». В ответ женщина самодовольно улыбнулась и не заметила, как Сая опустила в её чашку с супом-мисо семечко Дерева мёртвых. Хотя здесь кормили и лучше, чем на корабле, еда в Управлении для репатриированных была всё-таки скудной. На ужин были только рис и суп-мисо, и Сая ничуть не сомневалась, что женщина съест всё до последней крошки.

Как Сая и ожидала, когда женщина пришла на встречу, ей стало дурно. Подкрасться к ней сзади и перерезать горло кинжалом не составило труда. Кровь ударила струёй. Женщина издала сдавленный звук и упала.

Саю вдруг охватил внезапный порыв, и она обеими руками притянула к себе сына. Полусонный Исаму растерялся от неожиданных материнских объятий, но затем радостно прильнул к ней.

— Да и самоубийство ли это? Ведь орудия, которым она перерезала себе горло, так и не нашли, — вновь поддержал разговор муж.

Сая, гладившая сына по голове, окаменела.

— Не говори ерунды! Если бы это было убийство, Управление предприняло бы меры по задержанию убийцы.

— Ну, в Управлении, может, так и хотели поступить. Но, что ни говори, они так завалены работой с репатриантами и отправкой кораблей в Корею, что им и поспать-то некогда.

Жена, ткнув мужа в бок, оборвала его: «Ой, посмотри!».

Сая взглянула в окно и увидела поразительную картину. Словно бесчисленное, как звёзды на небе, стадо слонов прошествовало по городу, растоптав всё вокруг и стерев город в порошок. Не осталось ничего даже отдалённо напоминающего здания, стояли покрытые гарью деревянные конструкции и покорёженные столбы электропередач. Слабое утреннее солнце освещало искрошенные контуры сметённых построек. Из заросшей бурьяном земли то тут, то там торчали железные и деревянные обломки. Только дорога не заросла травой. Среди пустынного поля видны были грубо сколоченные хижины и землянки. Люди сушили бельё, готовили завтрак на очагах под открытым небом. Человек, едущий на разболтанном обшарпанном велосипеде, полуголый мужчина с трясущейся головой, согнутая пополам старуха, невозмутимо прибиравшаяся вокруг землянки, выкопанной посреди огромной свалки, дети, бегавшие вокруг в одних трусах.

— Да, Хиросиме и впрямь досталось, — пробормотал давешний мужчина. В его голосе звучала боль.

— Да, правду говорят об атомной бомбе, — сказала его жена, вцепившись в оконную раму.

Все пассажиры в вагоне снова прильнули к окнам. Впереди до тянущихся вдали отлогих гор, покрытых коричневой гарью, простиралась голая равнина. В поезде, прежде переполненном разговорами, повисла тишина.

Наконец поезд подъехал к уцелевшему и одиноко стоявшему среди разрушенного города огромному зданию. Мужчина, сидевший напротив Саи, сказал, что это станция Хиросима. Крыша станции провалилась, стены стоявших поблизости складских помещений просели. На платформе без крыши в ожидании поезда стояли люди. Женщина сидела на сумках, рассеянно глядя в небо, мужчины разговаривали, затягиваясь сигаретами. Некоторые устало сидели, привалившись к опорам платформы. Некоторые ходили взад-вперёд, оживлённо смеясь и разговаривая. Сая почувствовала, что за царившим на станции оживлением таилась бездонная пустота. Иногда в лесу встречаются полые деревья. Они протягивают ветви, шумят листвой, но в их стволе зияет огромное дупло, от ствола исходит влажный и тёмный дух. Эти деревья вовсе не такие здоровые, какими кажутся, и наверняка вскоре засохнут.

Состав подошёл к платформе, но никто не выходил и никто не садился, и поезд сразу же тронулся. За окнами вновь оказалась прежняя картина. Повисшее в вагоне молчание стало ещё более гнетущим.

— Говорят, даже те, кто спасся во время атомной бомбардировки, потом болеют и умирают, — послышался голос за спиной Саи.

— Говорят, раны не заживают, начинают гнить и вонять смертью, из носа и изо рта течёт кровь, поднимается температура, наваливается бессилие, люди слабеют, теряют жизненную силу. Умирают даже лечащие врачи. Даже те, кто не пережил атомную бомбардировку, а приехал в город сразу же после неё, часто заболевают и умирают. Я слыхал об этом в лагере от военного врача, и переводчик рассказывал.

— Никакими современными бомбами не добиться такой мощи. Похоже на проклятье, верно? — послышался изумлённый ответ.

«Хорошо, кабы проклятье!» — подумала Сая, глядя на бескрайний пейзаж. Хорошо бы проклясть всех японцев! Хорошо бы вся страна высохла, как заражённый болезнью лес! Перед глазами Саи проплыли фигуры японских солдат в грязной военной форме и тело мёртвого брата с вылезшими из орбит глазами, с переломанными руками и ногами.

Миновав разрушенный город, поезд оказался среди заливных рисовых полей с колосящимися зелёными побегами. Слева виднелись круглые пологие горы, справа временами проглядывала блистающая синева моря. Поезд проезжал мимо маленьких станций. Когда поезд прибудет в Тояму, Сая не знала. Можно было бы спросить у супругов, сидевших напротив, но они могли догадаться о её прошлом, как догадались о прошлом той женщины. Обняв сидевшего на коленях сына, Сая сидела на пропахшем потом и грязью сидении и слушала стук колёс. Когда сын попросился по-маленькому, она подержала его перед окном, и он помочился прямо в окошко. Из-за вещей в проходе протолкнуться до туалета было почти невозможно, поэтому и другие поступали так же, и иногда через окна залетали брызги мочи. Но окон никто не закрывал, ведь стоило сделать это, и запах людского пота становился невыносимым. Люди продолжали сидеть среди брызг мочи, среди пота и грязи, надеясь как можно скорее добраться до места.

На больших станциях, таких как Окаяма или Осака, поезд стоял подолгу. Во время таких стоянок пассажиры выходили на платформу, на продовольственные карточки, полученные в Управлении по оказанию помощи репатриированным, покупали еду, набирали воду во фляжки. Сая на платформу не выходила. Она боялась отстать от поезда и не добраться до Тоямы. Она ела выданные им перед отъездом из гостиницы рисовые колобки-онигири и сухари и не вставала со своего места у окна. На больших станциях Сая смотрела на толпы людей, ждавших поезда, согнувшись под тяжестью потёртых заплечных мешков, держа поклажу в обеих руках. Праздных зевак не встречалось вовсе. Когда подходил поезд, люди штурмовали его не только через двери, но и через окна. И коридоры, и тамбур были забиты, люди пристраивались даже на ступенях вагонов. Они напоминали муравьёв, кишащих перед разрушенным муравейником. Суетливо копошащихся в поисках места для нового муравейника. И всё-таки они были очень энергичны. Глаза горели надеждой, они болтали и суетились, как малые дети.

Если изредка и грохотали пустые вагоны, это всегда оказывались составы оккупационной армии. Белые мужчины в зелёной военной форме, покуривая трубки, спокойно читали газеты, смеялись, усадив рядом с собой японок с накрашенными губами. Японцы в поношенной военной форме и в залатанной грубой одежде проходили мимо вагонов оккупационной армии, будто не замечая их. Редко кто смотрел на эти вагоны со злобой и гневом. Такое безразличие удивляло Саю. Разве не эти люди убивали малайцев японскими мечами? Оккупация должна была вызвать у них большую ярость. Между тем они вели себя безразлично, как извлечённые из земли дождевые черви.

Поезд шёл весь день, и один за другим сменялись пейзажи: большие и маленькие станции, серые здания, теснящиеся дома больших городов, окружённые заливными полями деревни. В вагон, поначалу переполненный шумом и гамом, незаметно пробралась мрачная тишина. Шёпот разговоров смешался со вздохами. Воодушевление, с которым садились в поезд, прошло, и теперь всех переполняло беспокойство о своей дальнейшей судьбе. Но на сердце Саи было спокойно. Беспокойство возникает, когда задумываешься о завтрашнем дне. Для неё же завтра не существовало. В лесу, где она родилась и жила, всегда было только сейчас. Сейчас светит солнце и есть еда, а потом вдруг — идёт ливень, и еды нет. В следующий миг дождь прекращается, и рядом с хижиной обнаруживаются созревшие фрукты. Поэтому, глядя в окно поезда, Сая видела лишь сменяющие друг друга мгновения. Наконец пейзаж за окном погрузился в вечерние сумерки. В вагоне стало темно, а людские голоса стали ещё приглушённее. В наполненном сонным дыханием вагоне Сая достала из мешка с семенами орех ареки и принялась его есть. Её язык покраснел. Под хруст пережёвываемого ореха стук идущего поезда незаметно превратился в шум бури в малайских джунглях. Запах пота и грязи — в смешанный запах дождя и влаги. Сая очутилась в лесу. Стоя под деревом, она неподвижно ждала, когда пройдёт ливень. С треском раскачивались ветви, нескончаемый дождь лил во тьме. И среди этого дождя, слившись с деревьями и травами, замерла Сая. Ускользнув от шагов времени, Сая очутилась здесь и сейчас и забыла, где она и когда она…