Эта трогательная заботливость о дочери продолжалась до самой смерти «грозного» Ивана Васильевича.

Умер и Александр, король Польский, и великий князь Московский. Елена стала вдовствующею королевою. Литва избрала своим великим князем брата Александра, Сигизмунда, короля Польского.

До Москвы стали доходить слухи, что вдовствующую королеву и великую княгиню Елену начали будто бы теснить в Литве, что воеводы троцкий и виленский схватили ее в Вильне и свезли в Троки, казну ее забрали, земли отняли и т. п.

Но у Елены уже не было в Москве сильного защитника – отец умер; матери, Софьи Палеолог, тоже не было уже на свете. Но оставался, впрочем, брат, такой же сильный, как и отец. Он горячо вступился за сестру по поводу слухов о притеснениях, будто бы делаемых ей в Литве.

Но король Сигизмунд вот что, между прочим, отвечал по этому делу московскому послу:

– Что касается до панов воевод виленского и троцкого, то нам очень хорошо известно, что они у невестки нашей казны, людей, городов и волостей не отобрали, в Троки и Биршаны ее не увозили и бесчестья ей никакого не чинили; они только сказали ей, с нашего ведома, чтоб ее милость на тот раз в Бреславль не ездила, потому что пришли слухи о небезопасности пограничных мест. Дивимся мы тому, что брат наш, по речам лихих людей, не доведавшись наверное, к нам присылает и говорит о том, что у нас и в уме не было. Мы, с тех пор, как стали господарем на отчине нашей, невестку нашу держали в большом почете, к римскому закону ее не принуждали и не будем принуждать, и не только не отнимали у нее тех городов и волостей, которые дал ей брат наш Александр, но еще несколько городов, волостей и дворов ей наших передали, и вперед, если даст Бог, хотим ее милость держать в почете. А чтоб брат наш мог лучше увериться, поезжай ты, посол, к невестке нашей королеве и спроси ее сам: что от нее услышишь, то и передай брату нашему, а вперед брат наш лихим людям не верил бы, чтоб между нами ссоры не было».

Последние годы жизни Елены Ивановны не представляют уже того живого интереса, как первые годы ее жизни в Литве: со смертью мужа и отца кончается и ее историческая миссия, потому что в истории Литвы и России на первый план выступают другие интересы и другие лица, к которым мы и перейдем.

Елена Ивановна умерла в 1513 году, прожив в Литве около 19 лет и совершив все, что она, поставленная в зависимое положение отцом и мужем, в состоянии была сделать в пользу дела в литовской Руси. Умерла она еще очень молодой – ей не было и 37 лет.

С XVI-го века в истории русской женщины замечается та особенность, что, с утверждением единовластия в доме Калиты, московские государи, хотя и расширяют круг своих сношений с западными государствами, однако, по разным политическим причинам не всегда находят для себя или для своих сыновей невест между иноземными владетельными домами, равно неохотно вступают в родственные связи с остававшимися в русской земле княжескими домами рюриковского рода, низведенными на степень простых боярских или служилых родов, а чаще начинают вступать в родственный союз, посредством браков, со своими подданными, даже не княжеского присхождения, и ищут невест в своей собственной земле.

Выше мы видели, что князь Иван Васильевич III, когда пришло время женить старшего сына Василия Ивановича, обращался к дочери своей Елене, великой княгине литовской и королеве польской, чтоб она приискала его сыну невесту между владетельными домами Западной Европы. Мы видели, что из указанных Еленою невест некоторые были еще слишком молоды, другие с физическими недостатками, третьих, наконец, она не знала, или же не надеялась на удачный исход сватовства.

Как бы то ни было, но великий князь решился искать для своего сына невесту между своими подданными. Из 1.500 девушек, предназначенных для смотрин в невесты великокняжескому сыну, выбор пал на Соломонию из рода Сабуровых. Отец Соломонии был lОрий Сабуров, потомок ордынского выходца мурзы Уста.

Судьба Соломонии или Соломониды, как ее называли по-русски, представляет в истории русской женщины вообще, по-видимому, одну лишь отрицательную сторону, и история останавливается лишь на последних годах жизни этой женщины.

Соломония не имела детей. Обстоятельство это представляло весьма важное значение в государстве, которое только начинало крепнуть после родовых усобиц и посягательств на великокняжескую власть всех близких и далеких родичей московских государей. Естественно, что великий князь Василий Иванович предвидел серьезные последствия, если он умрет без наследника, и потому неплодие Соломонии не могло не быть для него большим несчастьем. Сознавала это и Соломония, которая в этом отношении лично все теряла вместе с потерей любви своего мужа.

Летописец говорит, что несчастная Соломония употребляла все средства, чтобы помочь горю. Она прибегала к знахаркам, испытывала все чародейские способы, чтоб отвратить несчастье, делала все, что ей советовали ворожеи – но все было напрасно.

Исторические акты того времени сохранили нам любопытное показание Ивана Сабурова о том, как он, из родственной любви и по усердию подданного, лично приводил знахарок к Соломонии.

– Говорила мне великая княгиня, – показывал Сабуров, – «есть-де женка, Стефанидою зовут, рязанка, и ныне на Москве, и ты ее добуди, да ко мне пришли.» И яз Стефаниды допытался да и к тебе ее есми на двор позвал, да послал есми ее на двор к великой княгине с своею женкою с Настею, и Стефанида была у великой княгини. A после того пришел яз к великой княгине, и она у меня смотрела, а сказала, что у меня детям не быти; а наговаривала мне воду Стефанида и смачивати велела от того, чтоб великий князь любил; а коли понесут великому князю сорочку и порты и чехол, и она мне велела из рукомойника тою водою смочив руку, да охватывати сорочку и порты и чехол и иное которое платье белое.»

Прибегала Соломония и к другим ворожеям, обращалась за наговорами к черницам.

– Черница наговаривала не помню масло, не помню мед пресной, а велела ей тем тереться от того, чтоб ее великий князь любил, да и детей деля, – показывал тот же Сабуров.

Знахарки и знахари приводились со всех мест (конечно, тайком от великого князя), так что Сабуров даже и припомнить их всех не может.

– Того мне не испамятовати, сколько ко мне о тех делах жонок и мужиков прихаживало.

Как бы то ни было, усилия несчастной Соломонии оказались тщетными. Надо было ожидать развода с мужем.

«Однажды, – говорит летописец, – великий князь, проезжая за городом, увидал на дереве птичье гнездо, залился слезами и начал громко жаловаться на судьбу».

– Горе мне! на кого я похож? И на птиц небесных не похож, потому что и они плодовиты; и на зверей земных не похож, потому что ж они плодовиты, и на воды не похож, потому что и воды плодовиты: волны их утешают, рыбы веселят.

Взглянув потом на землю, великий князь продолжал плакаться:

– Господи! не похож я и на землю, потому что и земля приносит плоды свои во всякое время, и благословляют они тебя, Господи!

По всей вероятности, это басня, сочиненная для эффекта самим летописцем, или легенда, ходившая в то время в народа; как мы это и увидит ниже («Ирина Годунова); но при всем том несомненно одно, что Василий Иванович начал думать о разводе, а быть может на эту мысль его навели бояре:

Летописец говорить, что в присутствии бояр великий князь жаловался на свое несчастие, боясь оставить царство без наследника.

– Кому по мне царствовать на Русской земле и во всех городах моих и пределах? – с плачем говорил он: – братьям отдать? Но они и своих уделов строить не умеют.

Тогда между боярами послышался говор.

– Государь князь великий! Неплодную смоковницу посекают и измещут из вертограда, – говорили бояре.

Великий князь решился, наконец, на эту меру. Хотя против такого решения сильно восставали весьма уважаемые в то время лица, а именно – из опальных князей Патрикеевых знаменитый Василий Косой, в монашестве Вассиан, Семен Курбский и Максим Грек, однако в ноябре 1525 года последовал развод великого князя с женою, и Соломония была пострижена в Рождественском девичьем монастыре под именем Софьи, а после сослана в Суздальский Покровский монастырь.