В других песнях говорится так о дочери Малюты в этом событии: собственно бояре подсыпали в питье отравы, а только поднесла чару дочь Малюты Скуратова:

Наконец, в одной песне Скопин-Шуйский догадывается об отраве и прямо укоряет в своей гибели «змею» подколодную – дочь Малютину:

Не добром кончила и сама отравительница. Когда поляки во время «лихолетья» овладели Москвой и почти всей Русской землей, они взяли в плен развенчанного царя Василия Шуйского, его братьев и жену князя Димитрия Шуйского, дочь Малюты Скуратова, ввезли их с римским триумфом в свой столицу, везли открыто, напоказ народу: в процессии московских великих пленников ехала и знаменитая дочь Малюты Скуратова.

Там пленников заточили в Гостынский замок. Там они все и перемерли от тоски: и царь Шуйский, и дочь Малюты Скуратова.

Только уже при царе Михаиле Федоровиче кости этих великих пленников, в том числе и кости дочери Малюты Скуратова были с царственными почестями перевезены на родину, в успокоенную Москву.

Фамилия Годуновых появляется на историческом горизонте Русского государства каким-то метеором и таким же метеором исчезает: в голове метеора является крупная личность самого Бориса Годунова, уже достаточно оцененная и осужденная историею; при исчезновении «метеора несколько времени довольно бледная, относительно, но в то же время и в высшей степени привлекательная женская личность, – это личность Ксении Годуновой, и затем метеор совершенно пропадает, и пропадает бесследно. Борис Федорович Годунов, любимец Ивана Васильевича Грозного и его родственник по сестре, а потом царь московский; жена Бориса, нелюбимая всеми дочь опричника Малюты Скуратова, Марья Григорьевна; сестра Бориса, Ирина, супруга царя Федора Ивановича, и, наконец, дети Бориса, Федор и Ксения: из них первый царь, а последняя – невеста принцев, а потом черничка – вот все имена, носившие фамилию Годуновых, над которыми невольно останавливается внимание историка.

Мы уже видели Ксению Борисовну, когда еще девочкой она въезжала, вместе с избранным в московские цари отцом, в кремлевский дворец, а потом в тот же день царственный отец, держа за руки ее и брата ее Федора, водил детей по московским соборам и молился с ними.

Молоденькую Ксению должна была ожидать, по-видимому, самая блестящая жизнь. Об этом счастье молилась воя Русская земля, успокоившаяся под державой отца Ксении от всех ужасов царствования Грозного.

За заздравными чашами Русская земля должна была помнить Ксению и ее брата, и желать им счастья и долгоденствия «без урыву».

Вот эта замечательная форма «здравицы» времени Годунова: провозглашая тост за здравие царя Бориса и его семьи, всякий пьющий «чару-здравицу», должен был громко молиться, чтобы он, Борис, единый подсолнечный христианский царь и его царица и их царские дети на многие лета здоровы были и счастливы, недругам своим страшны; чтобы все великие государи приносили достойную почесть его величеству; имя его славилось бы от моря до моря и от рек до концов вселенной, к его чести и повышению и преславным к прибавлению; чтобы великие государи его царскому величеству послушны были с рабским послужением, и от посечения меча его все страны трепетали; чтобы его прекрасноцветущие младоумножаемые ветви царского изращения в наследие превысочайшего Российского царствия были на веки и нескончаемые веки, без урыву».

К сожалению, этим «прекрасноцветущим, младоумножаемым ветвям царского изращения» скоро последовал страшный «урыв», как мы уже отчасти и видели выше, говоря о том, как погиб сам Годунов, его жена Мария с молодым сыном-царем, Федором, и его сестра Ирина.

Но несколько лет Ксении удалось быть счастливой, и она надеялась быть еще более счастливой.

Ксения вместе с братом, как дети такого умного отца, каким был Годунов, получили прекрасное, редкое по тому времени образование: от молодого Федора остались нарисованные им ландкарты. Сама Ксения была «писанию книжному искусна», отличалась красноречием, любила пение: «гласи воспеваемые любляше», как выражается тогдашний хронограф, а современник, английский бакалавр Ричард Джемс, записал тогда же песни, особенно любимые Ксенией, и ей приписываемые, о которых мы и скажем ниже.

Ксения, кроме того, была красавица. О наружности вообще и красоте Ксении, о всех ее прекрасных качествам сохранилось такое свидетельство хронографа:

«Царевна Ксения, дочь царя Бориса, была девица замечательного разума и красоты необыкновенной, бела и румяна лицом, с большими черными глазами, блиставшими светом, особенно когда в жалости обливались они слезами; брови имела сойзный; телом полна, и будто облита молочного белизной; возрастом была ни высока, ни низка; косы имела черные, большие, как трубы лежали они по плечам (это то, что в народных песнях – «косы трубчатые»); воистину во всех женах была благочиннейшая, и писанию книжному искусна; отличалась благоречием, и во всех делах была совершенна».

Естественно, что Годунов рано задумал о приискании хороших женихов для своей Ксении, чтобы замужеством дочери укрепить свой фамилию родством с знатнейшими царственными домами Европы. Вообще женихов у Ксении было много, но она осталась без мужа, в девушках до гроба.

Еще при жизни царя Федора Ивановича Годунов начал думать о женихах для Ксении, и вошел по этому поводу в сношение с сыном шведского короля Эриха XIV-го, принцем Густавом, изгнанным из родной земли и проживавшим в Италии: Борис хотел выдать за него Ксению с тем, чтобы сделать своего зятя вассальным от Москвы королем Ливонии, подобно тому, как царь Иван Васильевич хотел сделать вассальным от Москвы королем Ливонии Магнуса, выдав за него свой племянницу, княжну Марью Владимировну Старицкую. Как будущему мужу Ксении, принцу Густаву уже дали в Русской земле особый удел – Калугу и три другие города. Но Густав, как говорят, не захотел отказаться от протестантства и от женщины, которую он уже любил. За это у него отняли Калугу с тремя другими городами, назначенными ему в удельное владение, и дали один только Углич.

Тогда Годунов обратился за женихом в Данию. У короля Христиана был брат, принц Иоанн, и юноша этот согласился сделаться русским удельным князем, женившись на Ксении.

К сожалению, этот симпатичный юноша, по-видимому, оставивший такое отрадное по себе воспоминание в русских людях, знавших его, рано погиб на чужбине.

В высшей степени интересен въезд в Россию этого второго жениха Ксении.

В августе 1602 года принц Иоанн был встречен в устье Наровы боярином Михайлом Глебовичем Салтыковым и дьяком Власьевым. В Ивань-городе, датские послы, сопровождавшие принца, говорили Салтыкову:

– Когда королевич поедет из Ивань-города, будет в Новегороде и других городах, и станут королевича встречать в дороге боярские дети и княжата, то королевичу какую им честь оказывать?

– В том королевичева воля, – отвечал Салтыков: – он великого государя сын, как кого захочет пожаловать по своему государскому чину.

Но между тем Салтыков писал царю, отцу Ксении: «Когда мы приходим к королевичу челом ударить, то он, государь, нас жалует не по нашей мере, против нас встает и витается (руку дает), шляпку сняв; мы холопы ваши государские того не достойны, и потому говорили послам датским, чтоб королевич обращался с нами по вашему царскому чину и достоинству. Послы нам отвечали: королевич еще молод, а, они московских обычаев не знают: как, даст Бог, королевич будет на Москве, то, узнав московские обычаи, станет по ним поступать».