Марселис объяснил в приказе, что у Христиана IV два сына от первой жены: из них наследный принц уже женат, второй сын также помолвлен, а третий Волмер, или Вольдемар, рожденный от другой жены, от графини Мунк, на которой король женат был «с левой руки», еще не женат. Этому принцу около 22 лет. Хотя король не живет с его матерью, потому что она хотела его «портить»; но сына от нее Волмера король любит.

Этого молодого принца и решено было приобрести женихом для царевны Ирины.

В ноябре того же года в Данию отправлен был гонец, Иван Фомин, по какому-то другому делу. Но Фомину велено было «проведывать подлинно тайным образом», сколько у короля детей «от венчальных прямых жен» и сколько «не от прямых» и «в каких чинах эти дети». «Проведывать допряма про королевича Волмера, сколько ему лет, каков собой, возрастом, станом, лицом, глазами, волосами, где живет, каким наукам, грамотам и языкам обучен? каков умом и обычаем, и нет ли какой болезни или увечья и не сговорен ли где жениться, чья дочь его мать, жива ли и как живет? Промышлять, чтобы королевича Волмера видеть ему самому и персону его написать подлинно на лист или на доску, без приписи, прямо промышлять этим, подкупя писца (живописца), хотя бы для этого в датской земле и помешкать неделю или две, прикинув на себя болезнь, только бы непременно проведать допряма, во что бы то ни стало, давать не жалея, а для прилики, чтоб не догадались, велеть написать персоны самого короля Христиана и других сыновей его».

Гонец скоро исполнил свое дело, воротился из Дании и подал записку о результатах своего разведыванья. В записке значилось:

«Королевич Волмер 20 лет, волосом рус, ростом не мал, собой тонок, глаза серые, хорош, пригож лицом, здоров и разумен, умеет по-латыни, по-французски, по-итальянски, знает немецкий верхний язык, искусен в воинском деле». – Фомин сам видел, как королевич «пушку к цели приводил».

Мать королевича, Христина, больна. Отец ее был боярин и «рыцарь большой», именем Лудвиг Мунк, и мать ее «боярыня большого родства».

Фомин объяснил также, что за ним, в Копенгагене, присылал копенгагенский «державца» Ульфелт, который проведал, что Фомин ищет живописца для снятия портретов с короля и его сыновей.

– Слух до меня дошел, – говорил Ульфелт: – что ты подкупаешь, чтобы тебе написали портреты короля и королевичей подлинно без приписи: но ты сам знаешь, что это невозможное дело, потому что писец должен стоять перед королем и королевичами и на них глядеть; но государь наш на то соизволил, велел себя и королевичей своих написать и послать к вашему государю. После этого Ульфелт спросил Фомина:

– Зачем это государю вашему нужны портреты? Фомин отвечал:

– Государевы мысли в Божьих руках: мне неизвестно.

В Дании, как видно, догадывались о целях московского царя. И вот летом 1641-го года в Москву явилось необыкновенное посольство от датского короля: первым послом назначен королевич Волмер, граф Шлезвиг-Голштинский, а вторым – Григорий Краббе.

Посольство встречено с большими почестями. По городам, по которым оно проезжало, воеводы били челом.

В Москве под посольство отвели дом думного дьяка Ивана Грамотина. При этом велено было палаты, поварню, все хоромы и конюшню осмотреть, вычистить, худые места починить, столы, скамьи и окончины поставить, навоз и щепы со двора свозить и посыпать на дворе песком, перила сделать в хоромах, колодец вычистить.

Приставам велено было узнать, как Краббе и прочая свита королевича «почитают»: «рядовым обычаем» или «государским обычаем».

Пристава узнали, что Краббе перед королевичем шляпу временем снимает, а в дороге и в шляпе говорит, обедает вместе. Думные люди называют его королевич и стоят перед ним без шляп.

Но так как требования посольства – по торговому трактату – были слишком большие, невыгодные для московского государства, то требования их и не уважены.

Принц Вольдемар уехал. Тогда в апреле 1642 года Москва сама отправила послов в Данию «с важным делом». Послы повезли подарки королевичу, и «велено расходовать искрепка, без чего быть нельзя, чтобы государское дело совершить добром».

Тайно послам наказано было: если в Дании спросят: «есть ли персона царевны?» – то отвечать: «У наших-де великих государей российских того не бывает, чтобы персоны их государских дочерей, для остереганья их государского здоровья, в чужие государства возить, да и в вашем-де государстве очей государыни царевны, кроме самых ближних бояр, другие бояре и всяких чинов люди не видают».

Послов в Дании приняли, видимо, неласково. На спрос о здоровье король смолчал, про государское здоровье не спросил и с места не встал.

Озадаченные этим, послы, не подавая королю царской грамоты, долго стояли молча. После уже, когда все объяснилось, король встал и спросил о здоровье московского государя по обычаю.

Начались переговоры с вельможами.

– Великий государь, – говорили московские послы: – хочет быть с его королевским величеством в приятельстве, крепкой дружбе, любви и соединении свыше всех великих государей, и для того велел его королевскому величеству объявить, что его государевой дщери, Ирине Михайловне, пришло время сочетаться законным браком, и ведомо ему, великому государю, что у датского Христиануса короля есть доброродный и высокорожденный сын королевич Волмер Христианусович, и если король захочет быть с государем в братской дружбе, то позволил бы сыну своему государскую дщерь взять к сочетанию законного брака.

– Как великий государь графа Волмера хочет иметь у себя в присвоении и в какой чести? Какие именно города и села даст ему на содержание? – спросили датские думные люди.

Послы ничего не могли на это отвечать, и им объявлен был отказ.

Принца Вольдемара в это время не было в Копенгагене, и потому послы отправили к нему подарки заглазно: подарки состояли из «пяти сороков соболей».

Тогда принц сам явился к ним.

– Теперь я милость государя вашего незабытную к себе вижу, потому что пожаловал меня своим государским многим жалованьем, – сказал Вольдемар.

Послы просили его садиться.

– Когда вы, послы, сядете, то и я с вами сяду, – отвечал принц.

– Ты государский сын; мы по указу государя нашего тебя почитаем: тебе, по твоему достоянью, добро пожаловать сесть, и мы с тобой сядем, сказали послы.

Тогда королевич сел, но только «посередине стола», «а по конец стола не сел».

Заговорили о сватовстве.

– Отец все мне рассказал об этом деле, – сказал принц: – с вами много говорить не позволено, да и нечего: во всем положился я на волю отца своего.

Послы воротились в Москву, и там их обвинили в неуспехе сватовства.

Но царевна Ирина все еще оставалась без жениха, а время шло.

Тогда вместо послов отправили самого приказчика Марселиса. Труда Марселису было немало, чтобы уговорить королевича ехать в Москву.

– Как это королевичу ехать в Москву, к диким людям? Там ему быть навеки в холопстве, и, что обещают, того не исполнят. Можно ему прожить и отцовским жалованьем, говорили те, которые хотели, чтобы Вольдемар женился на дочери чешского короля.

– Если бы в Москве люди были дикие, то я бы столько лет там не жил и вперед не искал, чтобы там жить: хорошо, если бы и в датской земле был такой же порядок, как в Москве, – говорил, со своей стороны, Марселис.

Но сам Вольдемар не хотел ехать в Москву: она, видимо, пугала его.

– Если вам будет дурно – говорил Марселис, убеждая принца: то и мне будет дурно же, моя голова будет в ответе.

– А какая мне будет польза в твоей голове, когда мне дурно бурно? – возражал Вольдемар.

С трудом его уговорили дать слово.

– Видно, уж так Богу угодно, – сказал он: – если король и его думные люди так уложили. Много я на своем веку постранствовал, и так воспитан, что умею с людьми жить, уживусь и с лихим человеком, а такому добронравному государю как не угодить?

Марселис заявил условие, что королевичу неволи в вере не будет.

Вольдемар выехал в Россию. В Вильне его ласково принял король Владислав и молодой принц удивлял всех отличным знанием французского и итальянского языков.