В выборе женских личностей для нашего труда мы руководствовались одним исключительно правилом: если женщина служила, так или иначе, выражением своего времени, дополняла собой характеристические подробности и черты своей эпохи и своего общества, сама вносила что-либо в жизнь и историю, или каким-либо фактом и событием в своей жизни оставляла более или менее заметный след в истории, или, наконец, на ней отражался только луч бессмертия другого лица, которому она была близка, подобно тому как луч бессмертия освещает образы Стеллы и Ванессы потому только, что эти женщины любили бессмертного Свифта, – мы, по возможности, не обходили такую женщину.

Вообще, мы сказали о новой русской женщине, кажется, все, что можно было и стоило о ней сказать, то же, что обойдено нами – обойдено потому, что или не стоило, или не могло быть упомянутым.

За нашим трудом, мы уверены, останется, по крайней мере, та заслуга, что так как все рассеянные в массе книг сведения о русской женщине, по возможности, сведены ныне нами в общий свод и уцелевшие от исторического забвения останки русской женщины бережно снесены нами, так сказать, в общую историческую усыпальницу, то уже каждой из этих женщин легко может быть отведено подобающее ей на великом историческом кладбище место: – уразумение относительного значения каждой женщины, как продукта своего времени, его выразителя и деятеля, возможно только тогда, когда все они проходят перед нами одна за другой в том виде, в каком они когда-то жили и действовали, и в той обстановке, которая создавала их нравственный образ.

Не задаваясь задачей ученого исследования, мы предназначаем свой труд для чтения образованной русской женщины всех возрастов, сообразно историческим возрастам описываемых нами русских женщин. Оттого и посвящаем этот труд жене, дочери и внучке.

В заключение, мы не можем не отнестись с признательностью к именам тех из наших писателей, которых трудами и материалами мы пользовались при составлении настоящих наших очерков. В этом отношении значительным облегчением нашей работе служили отдельные труды, библиографические указания и издания: П. И. Бартенева, К. Н. Бестужева-Рюмина, О. М. Бодянского, кн. Г. Н. Голицына, Г. В. Есипова, Д. И. Иловайского, М. Н. Лонгинова, А. Я. Марковича, П. И. Мельникова, А. В. Никитенко, П. П. Пекарского, М. И. Семевского, С. М. Соловьева, Ев. Тур, Н. Г. Устрялова, Н. И. Фирсова, М. Д. Хмырова, С. Н. Шубинского и других.

Мы видели уже русских исторических женщин до-петровской Руси.

Число их было так невелико, что в течение долгих восьми столетий, от Рюрика и до Петра, русская земля выставила на страницы истории только несколько имен женщин, бледные и неясные облики которых или освещались чужим, заимствованным от других исторических лиц светом, или же проходили перед нами, как исторические тени, безлично, почти безобразно, без ясных очертаний.

Последние из них, как царевна Софья Алексеевна или Матрена Кочубей, сошли в могилу с тяжелым сознанием, что время их отошло: одна жаловалась, что горько теперь им стало жить, когда волна новой жизни нахлынула на них и захлестнула их, еще полных энергии, но боровшихся против девятого вала эпохи, говоря образным языком народа; другая не могла не тосковать, видя гибель всего, что она любила, и замену иными порядками тех, к которым она привыкла в своей поэтической Украине.

Отходящих женщин вытесняли собой другие, более современные, более молодые, и, заняв их места, затирали даже след своих предшественниц в памяти людей, не имея только силы окончательно затереть след их в истории.

Такие личности, как царевна Софья Алексеевна или царица Авдотья Федоровна Лопухина, с одной стороны, в Великой России, вытесняются более молодыми женскими силами, как «вывезенная из немцев Анна Монсова», Матрена Балкша, Марта Скавронская и целая фаланга женщин русских и обрусевших, с другой – в Малой России – у гетманской булавы, вместо несчастной и поэтической украинки Матрены, возлюбленной и Мазепы, становятся другие, более современные, хотя менее поэтические украинки, как гетманша Настасья Марковна Скоропадская, просящая у русской царицы для себя маетностей – «несколько изобильных деревень и угодий», или «дочка» этой гетманши, нежинская полковница Толстая, вышедшая замуж за великорусского вельможу и свою украинскую фамилию променявшая на московскую.

С начала XVIII века петровские порядки и петровские женщины вступают в свои права и всецело оттесняют собой и отжившие свой век до-петровские порядки и отживших свой скромную долю до-петровских женщин.

Вместо княгинь, княжон, боярынь, боярышень, цариц, царевен, великих княгинь, а чаще инокинь и стариц, являются баронессы, графини, генеральши, генеральские дочери, фрейлины и т. д.

Одной из первых между этими новыми русскими женщинами, так сказать, заметавшими собой след до-петровской русской женщины, является – по времени – баронесса Анна Ивановна фон-Кейзерлинг, русская немка из московской немецкой слободы, урожденная девица Монс.

Сама по себе – это была личность далеко не крупная и даже далеко не симпатичная, так что не ее именем желательно было бы украсить первую страницу истории русских женщин или список исторических женщин в России, а именем более симпатичным и более высоким, которые могла бы выставить русская земля за последние полтора столетия и с которыми мы встретимся далее в наших очерках; но мы не имеем права обходить ни одного имени, более или менее повлиявшего, хотя бы даже отрицательно, на ход наших исторических судеб, если бы даже, притом, влияние это было и не личное, не непосредственное, а рефлективное, через другие исторические личности, как, именно, и выразилось, рефлективно, отрицательное влияние на поступательный ход русской общественной жизни баронессы фон Кейзерлинг: хронологически, она первая наступает своей ногой на стирающийся уже след русской женщины отживавшего старого цикла – она же, по праву, первой явится и в собрании русских женщин нового исторического цикла.

Баронесса фон Кейзерлинг, более известная, по своему девическому имени, как Анна Монс, была дочь Иоанна Монса, уроженца города Миндена, что на Везере, по свидетельству одних писателей – виноторговца и бочарных дел мастера, по другим – мастера золотых дел. Монс с женой Модестой выехал в Россию в половине XVIII столетия и поселился в Москве, в немецкой слободе, известной тогда под именем «Кукуй-городка». Монсы имели трех сыновей, из которых наиболее известен своею судьбой и трагической смертью младший, Виллим, и двух дочерей – Модесту или Матрену, как ее называли русские, и Анну.

Обе дочери, как и все семейство Монсов, отличались замечательной красотой.

Лефорт, будущий сподвижник царя-преобразователя, был близко знаком с семейством Монсов, а с Анной, по свидетельству тогдашнего австрийского посла Гвариента, этот умный женевец находился в самой интимной дружбе, какая только возможна между мужчиной и женщиной.

«Впоследствии, – говорит другой современный писатель и воспитатель царевича Алексее Петровича, Гюйссен, – когда при стрелецком восстании Лефорт выказал свою приверженность царю и был за то награжден высокими государственными званиями, тогда он из похвального великодушия остался признательным к Монсам, возвышал их, вообще старался сделать эту фамилию соучастницею своего счастья».

Лефорт, всегда умевший, среди серьезных занятий, доставить молодому царю и соответственные развлечения, свел своего впечатлительного питомца с московскими немцами и, в особенности, с красивой семьею Монсов.

Петру понравились обе девушки-немочки, но красавица Анна произвела на него более глубокое впечатление, чем старшая сестра – и впечатление это было едва ли не роковой минутой для всей последующей жизни царя-преобразователя.

Знакомство его с Анной Монс относят к 1692 году. Одновременно с этим замечают уже и охлаждение царя к его первой супруге, Авдотье Федоровне Лопухиной, которая, во время его беспрестанных мыканий из конца в конец русской земли и во время «потешных» экспедиций по Белому морю, тоскует о своем «лапушке свет-Петрушеньке» и шлет ему исполненные глубокой скорби письма.